"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

профессора и рта не успели раззявить, в натуре говорю, хе-хе-хе.
Все-таки я побаивался испытаний. Чего там еще спросят, кроме рисования?
Ростом я был маловат, и для солидности мне в документе решили прибавить
два года. Дядя Шура принес мне огромные, старые, до блеска начищенные
ботинки (наверно, свои), я обулся, и настроение у меня сразу поднялось.
Нашелся и стеганый ватник на плечи. В день испытания я разодрал кудри
гребнем и решил, что вид у меня теперь вполне интеллигентный.
По дороге в академию на Каплуновский переулок я старался не зацепиться
носком ботинка за носок, взволнованно дрожал и у каждого киоска пил горький
хлебный квас, пахнувший дрожжами. В академию я пришел отупевший: в желудке у
меня булькало. Дядя Шура достал рекомендательное письмо, подписанное
заведующим ночлежкой, одернул пиджак и прошел в канцелярию к ректору. Я сел
в приемной на диван и стал припоминать свои знания в области науки; увы,
кроме названий предметов: "французский язык, химия, география, русский
язык", я не мог ничего припомнить. От страха у меня вообще все путалось в
голове, я глядел на мебель и ничего не видел.
Дверь канцелярии открылась, и меня позвали.
Ректор, лобатый, в роговых очках, сидел в покойном кожаном кресле, и
облезлое, холеное, морщинистое лицо его выражало полное недоумение. Дядя
Шура, разложив на столе мои самодельные тетради, скрепленные черными
нитками, объяснял ему достоинство рисунков:
- ...Конечно, наш претендент - самоучка, теоретически слабоват... но
для того мы и хотим определить его к вам в академию. Главное, вы сами
видите: у парня явные способности к живописи. Мне кажется, что долг всякого
советского гражданина поддержать такое начинание в бывшем беспризорнике...
Воспитатель вскинул глаза на дверь и очень вежливо сказал:
- Садитесь, пожалуйста.
Я удивленно оглянулся, отыскивая человека, которого пригласили
садиться. Позади никого не было.
- Да, да, садитесь, садитесь, - заторопился и ректор.
И тут я догадался, что человек, которому они говорили "вы", это и есть
я. Это придало мне бодрости, и в кресло я сел более уверенно.
Ректор, поправил роговые очки и стал медленно листать мою тетрадь, где
были нарисованы атаки конных буденновцев, пограничники с овчарками,
длинноусые запорожцы. Я принялся рассматривать портреты каких-то волосатых
людей на стене. Один из них - с белой бородой и в дамском берете, насунутом
на лоб, - показался мне знакомым, и я обрадовался: Леонардо да Винчи. (Для
меня всегда оставалось загадкой, почему итальянские художники не носили, как
все нормальные мужчины, фуражки с козырьком, а, словно для смеха, покрывали
голову беретом, похожим на блин.)
- А у вас, мальч... молодой человек, есть дарование, - нерешительно
сказал ректор.
Я встал, облизал пересохшие губы, кашлянул, стараясь выдавить из своего
писклявого горла солидный басок:
- Это я, товарищ ректор, рисовал всего экскизы. А я могу хоть и маслом
натуральную картину, прямо в рамке. Конечно, у меня еще нет мольберта... он
дорого стоит. Но дайте мне сейчас палитру, кисточки из свиной щетины, и я
изображу вам любую современность. Ну... может, кое-чего не по правилам
сделаю - сбиваюсь, какой краской рисовать небо в пейзаже: ультрамарином или
берлинской глазурью. Тут вы мне посоветуйте, я сам до этого еще не