"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

- О, да ты настоящий парень! - хлопнул меня по плечу Володька Сосна
после того, как я выменял за новый карандаш десяток айданов, которые тут же
и спустил своему учителю. - Хочешь дружить? После обеда сходим к нам, покажу
тебе дрозда в клетке: разговаривает похлеще попугая.
Оказывается, Володька не был казеннокоштным, как мы с братом, а ночевал
дома. Его отчим и мать играли в украинской оперетке, которая гастролировала
у нас в городе в Александровском саду; он обещал бесплатно сводить меня на
спектакль.
Под вечер мы пошли к нему на Ратную улицу. От низкого слепящего солнца
высокие тополя казались облитыми глазурью; по теплым остывающим плитам
тротуаров прыгали кузнечики. Володька взбежал на крыльцо одноэтажного дома с
зелеными поднятыми жалюзи. На пороге, капризно вытянув красивые ноги в
шелковых чулках, сидела гибкая нарядная женщина с ярко накрашенными губами.
Худощавый, гладко выбритый мужчина, в расшитой украинской сорочке без пояса,
в кавалерийских галифе и чувяках на босу ногу, пытался ее поднять.
- Хватит дурить, Катэрина. Маленькая?
- Вот поцелуй, тогда встану! Я оторопел: может, повернуть обратно?
Володька легонько подтолкнул меня в плечо.
- Мама, я товарища привел. Чего бы нам поесть?
Я первый раз в жизни видел артистов. Вот они какие?! Неужто они
ссорятся, как самые обыкновенные люди?
Сосновская мельком, спокойно оглядела меня черными подведенными
глазами. Черные короткие волосы ее открывали смуглую шею, украшенную
крупными монистами.
- Там я оставила тебе на столе.
И, словно забыв о нас, Сосновская вновь сложила руки на груди; ее
капризный взгляд, яркие надутые губы, вся ребячливая поза выражали
готовность просидеть так хоть до утра.
- Что это, Володька, - шепотом спросил я, когда мы вдвоем закрылись в
тесной грязной кухне, заставленной немытой посудой. - Отчим разобидел твою
маханшу?
- Психует, - хладнокровно ответил он. - Дядя Васыль мужик мировой, у
Щорса в отряде воевал. На сцене он играет не так уж чтобы очень, зато
пляшет - я те дам! Ну, давай наворачивай!
Он подал мне ломоть хлеба, намазанный чем-то черным и крупитчатым,
похожим на подгоревшую гречневую кашу. Я откусил: во рту стало солоно,
запахло рыбой. "Во какую муру артисты едят", - подумал я. (Лишь впоследствии
я узнал, что бутерброд был с паюсной икрой.)
- Скоро в гимназию, - жуя, сказал Володька.- Тебя еще не записывали?
Когда учитель спросит, в какой хочешь класс, скажи, в пятый, ладно? Сядем на
одну парту.
Я живо управился с бутербродом и про себя решил, что не мешало бы его
закусить печеной картошкой или хотя бы вареным кукурузным початком,
- Во придумал! - засмеялся я, вытирая рот.- Как же я сяду в пятый, да
еще в гимназии? У нас в Тишанке я ведь кончил всего два класса
церковноприходского училища, а в Новочеркасске только поступил, да заболел
тифом. Тебе сколько - четырнадцать? А мне только осенью одиннадцать стукнет.
- Ну и что же? - удивился Володька. - Подумаешь: трех классов не
хватает! Теперь не царский режим. Каждый ученик имеет право садиться, в
какой захочет. Да ты что: учить уроки, что ль, собираешься в гимназии?