"Протопоп Аввакум. Житие протопопа Аввaкума, им самим написанное " - читать интересную книгу автора

меня: ушел-де, блядин сын, - где-де ево возьмешь! Да и опять-де проехали, не
видали меня. И я-де ныне к тебе спроситца прибрел: туды ль-де мне опять
мучитца пойти или, платье вздев, жить на Москве?" - И я ему, грешной, велел
вздеть платье. А однако не ухоронил от еретических рук, - удавили на Мезени,
повеся на висилицу. Вечная ему память и с Лукою Лаврентьевичем! Детушки
миленькие мои, пострадали за Христа! Слава богу о них! Зело у Федора тово
крепок подвиг был: в день юродствует, а нощь всю на молитве со слезами.
Много добрых людей знаю, а не видал подвижника такова! Пожил у меня с
полгода на Москве, - а мне еще не моглося, - в задней комнатке двое нас с
ним, и, много, час-другой полежит да и встанет; 1000 поклонов отбросает, да
сядет на полу и иное, стоя, часа с три плачет, а я таки лежу - иное сплю, а
иное неможется; егда уж наплачется гораздо, тогда ко мне приступит: "долго
ли тебе, протопоп, лежать тово, образумься, - ведь ты поп! как сорома нет?"
И мне неможется, так меня подымает, говоря: "встань, миленькой батюшко, -
ну, таки встащися как-нибудь!" Да и роскачает меня. Сидя мне велит молитвы
говорить, а он за меня поклоны кладет. То-то друг мой сердечной был!
Скорбен, миленькой, был с перетуги великия: черев из него вышло в одну пору
три аршина, а в другую пору пять аршин. Неможет, а кишки перемеряет. И смех
с ним и горе! На Устюге пять лет беспрестанно мерз на морозе бос, бродя в
одной рубашке: я сам ему самовидец. Тут мне учинился сын духовной, как я из
Сибири ехал. У церкви в полатке, - прибегал молитвы ради, - сказывал:
"как-де от мороза тово в тепле том станешь, батюшко, отходить, зело-де тяжко
в те поры бывает", - по кирпичью тому ногами теми стукает, что коченьем,[87]
а на утро и опять не болят. Псалтырь у него тогда была новых печатей в
келье, - маленько еще знал о новизнах; и я ему россказал подробну про новыя
книги; он же, схватав книгу, тотчас и в печь кинул, да и проклял всю
новизну. Зело у него во Христа горяча вера была! Да что много говорить? -
как начал, так и скончал! Не на баснях проходил подвиг, не как я, окаянной;
того ради и скончался боголепне. Хорош был и Афонасьюшко - миленькой, сын же
мне духовной, во иноцех Авраамий, что отступники на Москве в огне испекли, и
яко хлеб сладок принесеся святей троице. До иночества бродил босиком же в
одной рубашке и зиму и лето; только сей Феодора посмирнее и в подвиге
малехнее покороче. Плакать зело же был охотник: и ходит и плачет. А с кем
молыт, и у него слово тихо и гладко, яко плачет, Фердор же ревнив гораздо
был и зело о деле божии болезнен:[88] всяко тщится разорити и обличати
неправду. Да пускай их! Как жили, так и скончались о Христе Исусе, господе
нашем.
Еще вам побеседую о своей волоките. Как привезли меня из монастыря
Пафнутьева к Москве, и поставили на подворье, и, волоча многажды в Чюдов,
поставили перед вселенских патриархов, и наши все тут же, что лисы,
сидели, - эт писания с патриархами говорил много; бог отверз грешные мое
уста, и посрамил их Христос! Последнее слово ко мне рекли: "что-де ты упрям?
вся-де наша Палестина, - и серби, и албанасы,[89] и волохи,[90] и римляне, и
ляхи, - все-де трема персты крестятся, один-де ты стоишь во своем упорстве и
крестишься пятью персты! - так-де не подобает!" И я им о Христе отвещал
сице: "вселенстии учитилие! Рим давно упал и лежит невсклонно, и ляхи с ним
же погибли, до конца враги быша християном. А и у вас православие пестро
стало от насилия турскаго[91] Магмета, - да и дивить на вас нельзя: немощны
есте стали. И впредь приезжайте к нам учитца: у нас, божиею благодатию,
самодержство. До Никона отступника в нашей России у благочестивых князей и