"Протопоп Аввакум. Житие протопопа Аввaкума, им самим написанное " - читать интересную книгу автора

вечерни и завтрени сказал, и он и стал так делать; бог ведро дал, и хлеб
тотчас поспел. Чюдо-таки! Сеен поздо, а поспел рано. Да и паки бедной
коварничать стал о божием деле. На другой год насеел было и много, да дождь
необычен излияся, и вода из реки выступила и потопила ниву, да и все
розмыло, и жилища наши розмыла. А до тово николи тут вода не бывала, и
иноземцы дивятся. Виждь: как поруга дело божие и пошел страною, так и бог к
нему странным гневом! Стал смеятца первому тому извещению напоследок:
робенок-де есть захотел, так и плакал! А я-су с тех мест за правило свое
схватался, да и по ся мест тянусь помаленьку. Полно о том беседовать, на
первое возвратимся. Нам надобе вся сия помнить и не забывать, всякое божие
дело не класть в небрежение и просто и не менять на прелесть сего суетнаго
века.
Паки реку московское бытие. Видят оне, что я не соединяюся с ними,
приказал государь уговаривать меня Родиону Стрешневу, чтоб я молчал. И я
потешил ево: царь то есть от бога учинен, а се добренек до меня, - чаял,
либо помаленьку исправится. А се посулили мне Симеонова дни сесть на
Печатном дворе книги править, и я рад сильно, - мне то надобно лутче и
духовничества. Пожаловал, ко мне прислал десеть рублев денег, царица десеть
рублев же денег, Лукьян духовник десеть рублев же, Родион Стрешнев десеть
рублев же, а дружище наше старое Феодор Ртищев, тот и шестьдесят рублев
казначею своему велел в шапку мне сунуть; а про иных и нечева и сказывать:
всяк тащит да несет всячиною! У света моей, у Федосьи Прокопьевны Морозовы,
не выходя жил во дворе, понеже дочь мне духовная, и сестра ее, княгиня
Евдокея Прокопьевна, дочь же моя. Светы мои, мученицы Христовы! И у Анны
Петровны Милославские покойницы всегда же в дому был. А к Федору Ртищеву
бранитца со отступниками ходил. Да так-то с полгода жил, да вижу, яко
церковное ничто же успевает, но паче молва бывает, - паки заворчал, написав
царю многонько-таки, чтоб он старое благочестие взыскал и мати нашу, общую
святую церковь, от ересей оборонил и на престол бы патриаршеский пастыря
православнова учинил вместо волка и отступника Никона, злодея и еретика. И
егда письмо изготовил, занемоглось мне гораздо, и я выслал царю на переезд с
сыном своим духовным, с Феодором юродивым, что после отступники удавили его,
Феодора, на Мезени, повеся на висилицу. Он с письмом приступил к цареве
корете со дерзновением, и царь велел ево посадить ис письмом под красное
крыльцо, - не ведал, что мое; а опосле, взявше у него письмо, велел ево
отустить. И он, покойник, побывав у меня, паки в церковь пред царя пришед,
учал юродством шаловать, царь же, осердясь, велел в Чюдов монастырь отслать.
Там Павел архимарит и железа на него наложил, и божиею волею железа
рассыпалися на ногах пред людьми. Он же, покойник-свет, в хлебне той после
хлебов в жаркую печь влез и голым гузном сел на полу и, крошки в печи
побираючи, ест. Так чернцы ужаснулися и архимариту сказали, что ныне Павел
митрополит, Он же и царю возвестил, и царь, пришед в монастырь, честно ево
велел отпустить. Он же паки ко мне пришел. И с тех мест царь на меня
кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, когда
молчю, да мне так не сошлось. А власти, яко козлы, пырскать стали на меня и
умыслили паки сослать меня с Москвы, понеже раби Христовы многие приходили
ко мне и, уразумевше истину, не стали к прелесной их службе ходить. И мне от
царя выговор был: "власти-де на тебя жалуются, церкви-де ты запустошил,
поедь-де в ссылку опять". Сказывал боярин Петр Михайловичь Салтыков. Да и
повезли на Мезень, Нада-вали было кое-чево во имя Христово люди добрые