"Протопоп Аввакум. Житие протопопа Аввaкума, им самим написанное " - читать интересную книгу автора

проповедая слово божие, и уча, и обличая безбожную лесть. Таже приехал к
Москве. Три годы ехал из Даур, а туды волокся пять лет против воды; на
восток все везли, промежду иноземских орд и жилищ. Много про то говорить!
Бывал и в ыноземских руках. На Оби великой реке предо мною 20 человек
погубили християн, а надо мною думав, да и отпустили совсем. Паки на Иртыше
реке собрание их стоит: ждут березовских наших с дощенником и побить. А я,
не ведаючи, и приехал к ним и, приехав, к берегу пристал: оне с луками и
обскочили нас. Я-су, вышед, обниматца с ними, што с чернцами, а сам говорю:
"Христос со мною, а с вами той же!" И оне до меня и добры стали и жены своя
к жене моей привели. Жена моя также с ними лицемеритца, как в мире лесть
совершается; и бабы удобрилися. И мы то уже знаем: как бабы бывают добры,
так и все о Христе бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя,
торговать со мною стали, - медведев[73] я у них накупил, - да и отпустили
меня. Приехав в Тобольск, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь
башкирцы с татарами воевали тогда. А я, не разбираючи, уповая на Христа,
ехал посреде их. Приехал на Верхотурье, - Иван Богданович Камынин, друг мой,
дивится же мне: "как ты, протопоп, проехал?" А я говорю: "Христос меня
пронес, и пречистая богородица провела; я не боюсь никово; одново боюсь
Христа".
Таже в Москве приехал, и, яко ангела божия, прияша мя государь и
бояря, - все мне ради. К Федору Ртищеву зашел: он сам из полатки выскочил ко
мне, благословился от меня, и учали говорить много-много, - три дни и три
нощи домой меня не отпустил и потом царю обо мне известил. Государь меня
тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: "здорово ли-де,
протопоп, живешь? еще-де видатца бог велел!" И я сопротив руку ево поцеловал
и пожал, а сам говорю: "жив господь, и жива душа моя, царь-государь; а
впредь что изволит бог!" Он же, миленькой, вздохнул, да и пошел, куды надобе
ему. И иное кое-что было, да што много говорить? Прошло уже то! Велел меня
поставить на монастырском подворье в Кремли и, в походы мимо двора моево
ходя, кланялся часто со мною низенько-таки, а сам говорит: "благослови-де
меня и помолися о мне!" И шапку в ыную пору, мурманку, снимаючи с головы,
уронил, едучи верхом. А из кореты высунется, бывало, ко мне. Таже и вся
бояря после ево челом да челом: "протопоп, благослови и молися о нас!"
Как-су мне царя тово и бояр тех не жалеть? Жаль, о-су! видишь, каковы были
добры! Да и ныне оне не лихи до меня; дьявол лих до меня, а человеки все до
меня добры. Давали мне место, где бы я захотел, и в духовники звали, чтоб я
с ними соединился в вере; аз же вся сии яко уметы вменил, да Христа
приобрящу, и смерть поминая, яко вся сия мимо идет.
А се мне в Тобольске в тонце сне страшно возвещено (блюдися, от меня да
не полма растесан[74] будеши). Я вскочил и пал пред иконою во ужасе велице,
а сам говорю: "господи, не стану ходить, где по-новому поют, боже мой!" Был
я у завтрени в соборной церкви на царевнины имянины, - шаловал[75] с ними в
церкве той при воеводах; да с приезду смотрил у них просвиромисания[76]
дважды или трожды, в олтаре у жертвенника стоя, а сам им ругался; а как
привык ходить, так и ругатца не стал, - что жалом, духом антихристовым и
ужалило было. Так меня Христос-свет попужал и рече ми: "по толиком страдании
погубнуть хощешь? блюдися, да не полма рассеку тя!" Я и к обедне не пошел и
обедать ко князю пришел и вся подробну им возвестил. Боярин, миленькой князь
Иван Андреевич Хилков, плакать стал. И мне, окаянному, много столько божия
благодеяния забыть?