"Протопоп Аввакум. Житие протопопа Аввaкума, им самим написанное " - читать интересную книгу автора

дощенник на камень бросила вода: через ево льется, а в нево нейдет. Чюдо,
как то бог безумных тех учит! Он сам на берегу, бояроня в дощеннике. И
Еремей стал говорить: "батюшко, за грех наказует бог! напрасно ты протопопа
тово кнутом тем избил; пора покаятца, государь!" Он же рыкнул на него, яко
зверь, и Еремей, к сосне отклонясь, прижав руки, стал, а сам, стоя, "господи
помилуй!" говорит, Пашков же, ухватя у малова колешчатую[60] пищаль, -
никогда не лжет, - приложася на сына, курок спустил, и божиею волею осеклася
пищаль. Он же, поправя порох, опять спустил, и паки осеклась пищаль. Он же и
в третьи также сотворил; пищаль и в третьи осеклася же. Он ее на землю и
бросил. Малой, подняв, на сторону спустил; так и выстрелила! А дощенник
единаче[61] на камени под водою лежит. Сел Пашков на стул, шпагою подперся,
задумався и плакать стал, а сам говорит: "согрешил, окаянной, пролил кровь
неповинну, напрасно протопопа бил; за то меня наказует бог!" Чюдно, чюдно!
по писанию: "яко косен бог во гнев, а скор на послушание"; дощенник сам,
покаяния ради, сплыл с камени и стал носом против воды; потянули, он и
взбежал на тихое место тотчас. Тогда Пашков, призвав сына к себе, промолыл
ему: "прости, барте,[62] Еремей, правду ты говоришь!" Он же, прискоча, пад,
поклонися отцу и рече: "бог тебя, государя, простит! я пред богом и пред
тобою виноват!" И взяв отца под руку, и повел. Гораздо Еремей разумен и добр
человек: уж у него и своя седа борода, а гораздо почитает отца и боится его.
Да по писанию и надобе так: бог любит тех детей, которые почитают отцов.
Виждь, слышателю, не страдал ли нас ради Еремей, паче же ради Христа и
правды его? А мне сказывал кормщик ево, Афонасьева, дощенника, - тут был, -
Григорей Тельной. На первое возвратимся.
Отнеле[63] же отошли, поехали на войну. Жаль стало Еремея мне: стал
владыке докучать, чтоб ево пощадил. Ждали их с войны, - не бывали на срок. А
в те поры Пашков меня и к себе не пускал. Во един от дней учредил застенок и
огнь росклал - хочет меня пытать. Я ко исходу душевному и молитвы
проговорил; ведаю ево стряпанье, - после огня тово мало у него живут. А сам
жду по себя и, сидя, жене плачющей и детям говорю: "воля господня да будет!
Аще живем, господеви живем; аще умираем, господеви умираем". А се и бегут по
меня два палача. Чюдно дело господне и неизреченны судьбы владычни! Еремей
ранен сам-друг дорожкою мимо избы и двора моево едет, и палачей вскликал и
воротил с собою. Он же, Пашков, оставя застенок, к сыну своему пришел, яко
пьяной с кручины. И Еремей, поклоняся со отцем, вся ему подробну возвещает:
как войско у него побили все без остатку, и как ево увел иноземец от
мунгальских людей по пустым местам, и как по каменным горам в лесу, не ядше,
блудил седмь дней, - одну съел белку, - и как моим образом человек ему во
сне явился и, благословя ево, указал дорогу, в которую страну ехать, он же,
вскоча, обрадовался и на путь выбрел. Егда он отцу россказывает, а я пришел
в то время поклонитися им. Пашков же, возвед очи свои на меня, - слово в
слово что медведь морской белой, жива бы меня проглотил, да господь не
выдаст! - вздохня, говорит: "так-то ты делаешь? людей тех погубил столько!"
А Еремей мне говорит: "батюшко, поди, государь, домой! молчи для Христа!" Я
и пошел.
Десеть лет он меня мучил или я ево - не знаю; бог разберет в день века.
Перемена ему пришла, и мне грамота: велено ехать на Русь. Он поехал, а меня
не взял; умышлял во уме своем: "хотя-де один и поедет, и ево-де убьют
иноземцы". Он в дощенниках со оружием и с людьми плыл, а слышал я, едучи, от
иноземцев: дрожали и боялись. А я, месяц спустя после ево, набрав старых и