"Франсиско Аяла. Из жизни обезьян ("История макак" #1)" - читать интересную книгу автора

глазами - мешки, в углах рта - глубокие складки, плечи ссутулились; короче
говоря, развалина. Я ограничился тем, что прошептал в волосатое ухо Руиса
Абарки: "Что поделаешь, тропики, здесь всем приходится туго..." Такой сон
легко истолковать, размышлял я, допивая утренний кофе. Увядшее лицо предмета
всеобщих вожделений символизирует, как нетрудно догадаться, падение
репутации Розы в наших глазах. И потом, это ведь общеизвестно в колонии, уж
можете мне поверить - тропики выматывают и мужчин и женщин, вытягивают из
них силы, ломают и перемалывают...
Гораздо больше расположенный послушать, что говорят о вчерашнем
скандале, чем работать, я допил кофе и пошел на службу. Моя контора
находилась в нижнем этаже Правительственного дворца, напротив Пласа-Майор,
туда-то я и направился. Солнце поднялось уже довольно высоко, но утро стояло
чудесное, ясное, без той утомительной яркости, которая делает невыносимым
полдень. Шагая вдоль берега неухоженного ручейка, пробираясь сквозь стайки
голых ребятишек, копошащихся в пыли возле лачуг, огибая кучи мусора,
облепленные мухами, я, как и каждый день, подвигался к Имперскому проспекту
и Пласа-Майор (лучше уж пойти короткой, хоть и менее приятной, дорогой, чем
делать крюк и обливаться потом); я уже миновал дом Мартина, поздоровался с
хозяином, получил в ответ обычное приветствие в виде невнятного мычания и
едва заметного взмаха руки из гамака, как вдруг мне пришло в голову -
замечательная мысль! - выяснить, не просочились ли вести о вчерашнем
происшествии за пределы так называемых официальных кругов колонии, а если
просочились, то в каком виде. Мартин и принадлежал, и не принадлежал к
официальным кругам; он пребывал в своего рода лимбе. Вне всякого сомнения,
старик был одним из первых европейцев в колонии. Каждый из нас, приезжая,
уже заставал его лежащим в гамаке... Он давным-давно жил в хибарке из
зеленых досок. Компания платила Мартину деньги, хотя и очень небольшие, так
как в бюджете он фигурировал как помощник координатора. Прежде эта должность
имела какой-то смысл, но теперь, когда пост координатора был ликвидирован,
старику не оставалось ничего другого, как лежать в гамаке, похожем на
огромную паутину, подвешенную к двум столбам, которые подпирали цинковую
крышу. Итак, я остановился, вежливо отступил на шаг и, положив руку на
источенные жучком перила, осведомился, не знает ли он чего-нибудь про
вчерашний скандал. "Вчерашний скандал?" - переспросил Мартин бесстрастно, не
выпуская трубки изо рта. Я пояснил: "Ну да, вчерашний скандал на ужине в
честь управляющего перевозками". Старик затянулся и медленно произнес:
"Что-то об этом говорили там внутри, но я не разобрал". "Там внутри"
означало: в зловонном полумраке дома, где кишмя кишело многочисленное
семейство - вечно занятая по хозяйству старуха с отвисшей грудью и огромными
ножищами, светлые пятки которых сверкали при ходьбе, а также мальчишки и
девчонки всех возрастов. На их черных лицах сияли голубые глаза Мартина, а
вокруг лица мелким бесом вились рыжеватые волосы, поседевшие у старика и
вновь расцветшие на круглых вертлявых головенках его детей... Ничего себе -
не разобрал! И о чем только думает этот блаженный! Дремлет себе в гамаке, с
трубкой в зубах и только краем уха слышит, что болтают на своем языке
родственнички и дружки; может, какой-нибудь слуга из клуба уже поведал им
все, опершись на перила, пока старуха стирала белье под пышной банановой
пальмой. Он действительно толком не разобрал, да и теперь не задавал
вопросов, что заставило меня воздержаться от дальнейшей беседы. Странный
тип! Не отпускает меня и молчит. Сейчас повернусь к нему спиной и пойду