"Василий Ажаев. Вагон (Роман) " - читать интересную книгу автора

этот глухой тип с его философией? Я хочу на свой завод, к своим ребятам, в
свой институт!
В камере мало кто верил, что выйдет на свободу. Я не понимал их
неверия. Может быть, они знали за собой вину и только говорили о
невиновности? Кого они обманывали, зачем? Может быть, они все-таки верили,
но старались этого не показать?
Сам я верил и всем говорил: завтра меня выпустят. И оттого, что я
верил, оттого, что был юным, самым юным в камере, они не возражали (не верил
один Кубенин, он один возражал, твердил свое). Обычно обозленные, замкнутые
и грубые, ко мне арестанты относились мягко и сочувственно, даже с симпатией
(или мне это казалось?). Возникло нечто вроде игры, подолгу обсуждалось, как
и при каких обстоятельствах меня выпустят.
Знатоки юрисдикции учили:
- Главное, не подписывай допрос, бойся ловушки, следователю нужна
только твоя подпись, ему оправдания не нужны.
Я отказывался подписывать и без подсказки. Следователь, грузный,
здоровенный пучегла-зый человек со шпалами на петлицах, предлагал подписать
такую чепуху, что ее и невозможно было подписать. Он и уговаривал, и грозил,
и размахивал руками. Он очень торопился, и его раздражали мои возражения.
- Подпишите протокол, и все кончим,- говорил он.- Наболтали глупостей,
так уж признавайтесь.
- Как же признать то, чего не было?
- Зря упрямитесь. Мы понимаем, это не ваше, враги вас научили. Вот и
скажите, кто. Отец, да? Мы ведь знаем все...
Я не мог разрешить этому человеку упоминать отца, говорить о нем плохо.
При чем здесь отец?
- Не трогайте отца, не смейте так говорить о нем! - кричал я.
Пучеглазый бесился, грозил упрятать меня в карцер.
- Мальчишка, глупый мальчишка! - кричал следователь.- Если признаешься,
мы подержим тебя для острастки и отпустим. Будешь упираться, окончательно
убедимся, что ты человек вредный.
- Поймите, я ни в чем не виноват! Клянусь родной матерью!
- Клянешься матерью, а сам ее не жалеешь. Она совсем плохая стала.
Считай, убил ты ее, нанес такой удар.
Я не мог слышать, как он говорит про мою мать. Я ее убил!
- Это вы нанесли ей удар!
Опять он бегал по кабинету и угрожал карцером.
- Вот что, Промыслов. Вам остается только признаться. Вы и сейчас мне
наговорили вещи, за которые у нас дают срок. Подписывайте протокол и
уходите.
Я возвращался с допроса, меня плотно обступали и требовали рассказа с
подробностями, затем начиналось обсуждение.
- Злится сыщик, значит, у него ничего серьезного. Выпустит. Что он
возьмет с огольца?
- Взять-то с него нечего, но не любят они выпускать. Этот со шпалами
вполне может пришить дело за здорово живешь.
- Только посмотри, кому шить-то. Парнишка прозрачный, весь насквозь
виден. Зачем он пучеглазому?
И снова мне внушали:
- Только не подписывай протокол.