"Анатолий Азольский. Монахи (Роман)" - читать интересную книгу автора

тоже хочет соединиться с ним, сесть рядом в кафе, подойти на улице,
позвонить, и уж, во всяком случае, он рядом, кружит где-то поблизости,
оберегает его и готов с повинной головой явиться к нему, что радовало
Кустова, хоть он не очень-то стремился увидеть Мартина, потому что имел на
него зуб... Оттого и обманывал: выжидательно простаивал несколько минут,
будто бы ждал у входа в маркет, в бар, а затем уходил вдруг, презрительно
сплюнув. Или, перебросившись словечками по пустякам со случайным встречным,
понимающе кивал, как бы давая наблюдавшему за ним Мартину знак: да, я понял,
я жду тебя в месте, которое ты мне сейчас указал. На этом месте он и
останавливался, чтобы вдруг уйти, расхохотавшись, как бы говоря: да нужен ты
мне, ну, чего прилип?! Не было уже сомнений: та сцена в парке у ограды,
когда Кустов картинно демонстрировал себя толпе, еще и мел выпрашивая, чтоб
начертить им абрис наглой пухлой женской задницы, - этот спектакль затеян
был для Мартина, был каким-то эпизодом их распрей, их размолвкой, Мартин
изменял ему, в нужный момент его не оказывалось рядом; Кустова и сейчас
тянуло припасть к ушам какого-нибудь верного и понимающего прохожего,
поведать ему о горюшке своем... (Бузгалину вспомнилась некогда прочитанная
фраза: "Охо-хо-хохонюшки, тяжко жить Афонюшке на чужой сторонушке без
любимой матушки!..")
Его привлекали чем-то бары, пиццерии, кафе и не очень дорогие
ресторанчики; они, наверное, нравились и Мартину; он (или уже - Мартин?)
садился за столик и поворачивал голову, бросал вопрошающий взгляд на дверь;
из-под набрякших век оглядывал он мужскую толпу; что-то быстро прожевывал.
Он вынюхивал и высматривал, он стал собакой, потерявшей хозяина; уши его
временами вставали торчком, прислушиваясь; хорошо - по-собачьи - зная нравы
и привычки своего хозяина, заглядывал он туда, где обычно посиживал
повелитель, и свободный столик выбирался для того, кто сейчас войдет и сядет
рядом, избавив его от мучений. И на дверь бросались его взгляды: ну где же
ты, где? Будто привязанный к столбику, стоял он перед входом в магазины, с
затаенным ожиданием вглядывался в людей с покупками; доезжал до аэропорта,
занимал удобное место на смотровой площадке, бинокль его шарил по
пассажирам; местные авиалинии скрещивались в этом городке, ни одного
самолета до Далласа, Чикаго или Нью-Йорка - видимо, хозяин отлучился
ненадолго и был где-то неподалеку. Истинным наслаждением был дождь, внезапно
упавший на город: Кустов неподвижно стоял под ним, промокая до нитки. При
многочасовых блужданиях по городу он вдруг приваливался к стене дома, ища в
ней опору и утверждаясь на нетвердой для ног земле; опорой могли быть и
люди, и они влекли его; изредка приставая с разными вопросами к прохожим, он
внезапно отчуждался от них, чтоб с еще большим вниманием всматриваться в
окруженную, окутанную разговорами толпу, которая и манила и отпугивала.
Курил он часто, решительно и брезгливо отшвыривая налипавшие к губам
сигареты. Улыбка язвительного превосходства над сбежавшим хозяином не
сходила с его лица, он будто знал, что роли переменятся и хозяин станет
искать собаку, ту, которую бросил на издыхание, на чужих людей; хозяин будет
крутиться вокруг него в ожидании какого-то решительного призыва или жеста,
следить за ним и за недругами, и в предвидении слежки собака давала
возможность хозяину предупредить, пресечь, самому выследить увязавшегося за
ними обоими шпика. Заходя в бар, Кустов временами пускался на рискованные
приемы страховки. Минут пять потолкавшись, сев, уже взяв виски, он
стремительно поднимался и выходил на улицу, чтобы шпику ничего не