"Анатолий Азольский. Монахи (Роман)" - читать интересную книгу автора

осведомлен. Он зачем-то отрастил старившие его бакенбарды, которые ему не
шли и которых не было год назад (для любительского фильма, снятого
Жозефиной, растянули простыню в московской квартире), волосы не поредели,
все та же буйная шевелюра, рост, естественно, прежний, шесть футов без
малого. Надбровные дуги - выломлены страдальческим, как у трагического мима,
углом и казались мазками гримировального карандаша. Полный сомнений и
раздумий, он подолгу стоял на перекрестках улиц, не решаясь переходить их;
не поддавался он и порыву толпы, пропуская мимо себя спешащих, а затем
внезапно, броском обгонял всех. У витрин магазинов он застывал и, с
неопытностью новичка в слежке, изучал отраженных стеклом соглядатаев - то ли
дурачился, то ли в самом деле имел основание подозревать прохожих в злых
умыслах. Людей он частенько побаивался, он огибал их, пробираясь к дальним
столикам в кафе, занимая те, где он мог быть без соседей. Его мучила жажда,
но, уже на подступе к утолению ее, он наслаждался терзавшей нутро болью,
предвкушением снятия ее. Когда приносили вино или виски, он опускал голову и
внимательно всматривался в жидкость; тонкие пальцы задумчиво поглаживали
ножку бокала; двойное виски он выпивал залпом, алкоголем он заливал пожар,
потому что в нем бушевало пламя. Джунгли пылали, в огне и дыму бесились
звери, птицы кружили над плотной стеной желто-красного огня. От него пахло
помойкой; кожа впитала в себя что-то отвратительно мерзкое, он истязал себя
грязью; появись в таком виде И. Д. Кустов на московской улице, его привели
бы в милицию, но в непуританской глубинке самого южного штата Америки он
сходил за обычного искателя женщин и выпивки. В азарте поиска или в страхе
погони он так и не почуял, что за ним идет человек, замечавший скошенные
задники когда-то модных туфель, немытые и нечесаные волосы некогда
чистоплотного майора Советской Армии и удачливого коммерсанта, который
сейчас, 7 августа 1974 года, кого-то, это уже становилось очевидным,
разыскивает...
Он искал себя самого! Коновал Одулович сделал попытку бочком
протиснуться в мозги пациента, но встретил бешеное сопротивление человека,
обязанного молчать и ни при каких обстоятельствах не признаваться, кто он;
прошлое пациента не желало обнаруживаться: ни на каких сеансах больной не
говорил о себе откровенно, на что рассчитывает каждый психиатр, задержанные
в сознании боли извлекавший наружу, чтоб те становились вровень с обычными
бытовыми неурядицами и воспринимались уже не терзающими воспоминаниями, а
разбитой в суматохе тарелкой или штрафом за неправильную парковку. Броневой
заслон падал перед Одуловичем, не подпуская его к тому дню и часу, когда
кто-то тупым предметом едва не раскроил недозревший детский череп. Вот тогда
разгоряченный Одулович в мозги Кустова не стал вползать бесшумно, не проник
внутрь, осторожно открыв дверь отмычкой, а вломился нагло - не с кнутом
даже, а с фугасом, чтоб уничтожить засидевшегося в черепной коробке Мартина.
Произошло чудовищное, то, перед чем была бы бессильна Анна Бузгалина. Мартин
покинул его, сбежал, выпрыгнул из черепной коробки, как с автобуса,
вывалился, как из автомашины, на полном ходу. Исчезло собственное отражение,
человек только что смотрел в зеркало, видел необходимое дополнение себя - и
вдруг в зеркале пустота! Последние дни Кустов жил будто без кожи, без
костей; еще оставались какие-то заменители, он пытался завести дружбу с
кем-либо, но мужчины отпугивали не самого Кустова, а где-то обитающего рядом
Мартина; Кустов проникался убеждением, что его постоянный собеседник, именно
в этом городе от него сбежавший, тоже ждет его, ищет, остался ему верен и