"Анатолий Азольский. Монахи (Роман)" - читать интересную книгу автора

прямо, что наносило Бузгалину ущерб: под топор уходила осинка, свалить
которую труда не представляло, но изволь потом объясняться с другой
конторой, той, что печется о сохранности леса и запрещает вырубки.
Мелькнула над изгородью бравая кепчонка дяди Феди, человека, который
никого не собирался убивать; человека, который так и не понял, какое
благодеяние совершила издевавшаяся над ним газовая контора; прикати вдруг
сегодня утром к дяде Феде два приодетых под интеллигента молодчика, сообщи
они дяде Феде, что перечисленные им через сберкассу деньги поступили на счет
их учреждения и газ сейчас подадут в его дом ("Нет, нет, мы сами все
сделаем, не извольте беспокоиться, траншеекопатель уже приступил к
работе!"); откажись к полному недоумению дяди Феди молодчики эти от
выпивки-магарыча - и жизнь советского инвалида-пенсионера будет сломана,
потому что представителей конторы он примет за налетчиков, подводку газа
посчитает, совсем озверев, уловкой, каждый день будет ждать отключения
родного жилища от источника тепла и света, забросает милицию и все
райконторы жалобами, как это уже было однажды, когда под какой-то праздник
пьяненькие монтеры протянули от столба телефонные провода к нему и поставили
аппарат, содрав мизерную сумму, ошеломив тем самым дядю Федю и погрузив его
в тяжкие думы, которые неизвестно чем кончились бы, не обнаружься голенькая
правда: телефонировали дачу по ошибке.
Бузгалин опустошенно вытянулся на земле, лежал неподвижно - кучей
прошлогодних листьев, чуркой, на которой пытался в прошлый приезд расколоть
упорное самолюбивое полено, - лежал рядом с той осинкой, которую надо
свалить, спилить, срубить, уничтожить, что ли, ради трубы в траншее.
Несколько часов назад сравнивал жизнь с рекой, державно текущей, почти
неподвижной, допускал усыхание ее, и только сейчас прикинул: а какова
глубина ее, чем вообще измерять эту реку? Длиной - от истока до устья?
Шириной - от берега до берега, причем один из них пологий? Годами - от
момента, когда родничок пробился, до шума, с каким бурный поток низвергается
в океан бессмертия? Или все-таки - страхами? Которые пронизывают - от
макушки до пят - омерзительными желаниями бежать без оглядки, застывать на
месте, сливаться с красками и формами той веточки, на которую тебя, жалкое
насекомое, поместила судьба?..
Мельтешили ветки над головой, какие-то тучки плыли в небе, муравьи
забрались под штанину и покусывали ногу, но беззлобно, не жаля, муравьи тоже
наслаждались бытием, которое допускает мелкие обиды и укусы, но бытие,
однако, требует почти невозможного - уничтожения рядом растущей осинки; и
жалко, жалко деревца, потому что из многотомной истории этого земельного
участка вырвется лист, повествующий о давних событиях. Осинке лет
пятнадцать, она проросла из семени и растолкала никем здесь не убираемую
листву в годы, когда неженатый старший брат стал обустраивать купленную
дачку. При ней десять лет назад сносился гнилой забор и возводился нынешний.
Она слышала голоса сослуживцев брата, но уж самого его, умершего в
московской квартире, проводить в последний путь прощальным шелестом листвы
не смогла. Зато она - шесть месяцев назад - увидела брата покойного, Василия
Петровича Бузгалина, мгновенно полюбившего эту землицу с домиком, - и не
только его узрела. Они вернулись из командировки, начинался их отпуск, и
Анна захлопала в ладоши, так ей понравилось здесь, в этом уголке леса, и
Анну, наверное, осиночка тоже полюбила. И дядя Федя тоже полюбил, с первого
очумелого взгляда... И все-таки - рубить, пилить, снимать, она уже умерла,