"Анатолий Азольский. Затяжной выстрел" - читать интересную книгу автора

хорошем ходу катер проскочил мимо Угольной пристани, определенно целясь на
"Дзержинский". На крейсере уже заметили его. Испуганным, голосом вахтенный
объявил по трансляции: "Горнист наверх!" Вдруг катер стремительно повернул к
линкору, к трапу, из рубки катера вышел контр-адмирал, цапнул мегафон и с
расстояния слышимости рявкнул: "Фамилия?" - Лейтенант Манцев! - крикнул
Олег вслед катеру, сложив ладони рупором. Теперь следовало достойно принять
десять суток ареста. Катер между тем приближался к точке, откуда он мог
развить полный ход, чтоб на крутом развороте - лихо, по-морскому - вновь
подойти к линкору и отхлестать вахтенного, старпома, всю эскадру. Но
произошло неслыханное, небывалое, непредвиденное. Катер достиг исходной
точки маневрирования и - остановился, застопорил двигатель. Он болтался на
волнах, лишенный хода, его сносило к берегу, а катер все не решался пойти в
атаку на вахтенного, и даже Манцев не понимал, что нерешительность катера -
от услышанной адмиралом фамилии, что о командире 5-й батареи начальник штаба
эскадры знает много больше того, что обязан знать, а знать о нем он вообще
не обязан, и раздумье адмирала означало: "Ждешь 10 суток ареста при каюте?
Не жди. Так дешево не отделаешься". Наконец катер фыркнул, как-то нехотя
вышел из дрейфа и на полном ходу полетел к "Дзержинскому". Там сразу запели
два горна. Олег опустил занемевшую руку. Поднялся на ют. Локоть к локтю
стояли: горнист, Ваоя Дрыглюк, командир поста на юте, рассыльный дежурного
'офицера. Кто-то из боцкоманды торчит у вьюшки. Кто-то из офицеров выжидающе
смотрит. И - Милютин. Старший помощник командира корабля все видел, все
понял, о чем жестом дал знать Олегу, когда тот бросился докладывать ему.
Жестом же попросил у Олега бинокль и направил его на "Дзержинский", на юте
которого ждали теперь того, чего так и не получил Манцев. Ни слова не сказал
Юрий Иванович. Но и так было понятно. Зимою Милютин уходил на "Дзержинский"
командиром, и, возвращая Олегу бинокль, предлагая и ему посмотреть на
учиняемый флотоводцем разгром вахты, он показывал ему цену своего риска,
давал возможность соизмерить несоизмеримое: мутные лейтенантские страстишки
- и отточенное желание старпома стать командиром. Это беспробудное, сосущее
желание в крови каждого старшего помощника, и если уж Милютин это желание
подавляет, то не ради страстишек, а для чего-то несравненно большего.
На барже Олег. узнал, что Дюймовочки нет и не будет. У нее кончился
пропуск в закрытый город Севастополь, и продлить ей этот пропуск не удалось.
К светлой грусти примешивалась досада. Непредвиденный отъезд срывал новую
программу, над ударным номером ее с упоением работала Дюймовочка. О высылке
ее из Севастополя на Минной стенке знали многие. Кто-то сказал Олегу, что,
знать, на юге девчонке не светит, подалась на север. Олег промолчал. Он-то
знал, что на север Дюймовочка не двинется по той простоя причине, что там
она замерзнет. Весь гардероб ее был на ней, и все, что могло на теле ее
держаться и не распадаться, ежедневно штопалось и перештопывалось.
Пренебрегая монастырскими порядками баржи, Олег однажды вломился в каморку
Дюймовочки и застал ее за истинно женским делом: мелькала игла. "О, Олег,
если б ты знал, как все надоело!.." - расплакалась вдруг она... Жалко стало
девчонку, рука потянулась было в карман за деньгами, но вовремя подумалось,
что такая вот нищая жизнь и помогает Дюймовочке быть на сцене талантливой.
Он рассказал о штопке Рите Векшиной, та вспыхнула, отрезала: "Не бойся,
такая не пропадет!", - и музыкальное ухо Олега покоробилось: слова Ритки
звучали с акцентом пыльной и грязной провинции, что москвича всегда
отвращает.