"Анатолий Азольский. Затяжной выстрел" - читать интересную книгу автора

парткомиссии флота. Говорили о пересмотре всех кадровых перемещений.
Говорили... Чего только не говорили! Иван Данилович никак не мог опомниться
от Мартыновой слободы, прислушивался к тому, что говорилось об увольнении на
берег, и в начале июня до него долетела первая весть об офицере, который
своей властью отменил приказ командующего эскадрой. Вести этой он не придал
никакого значения. Молодому офицеру, желавшему уйти с флота, нужно было
набрать некоторое количество штрафных, так сказать, баллов, чтоб заработать
себе уничтожающую характеристику, - с иной в запас не уйдешь. И те, кто
хотел быть на "гражданке" к началу экзаменов в институты, отваживались на
поступки, от которых немели языки у кадровиков.
Таким был, наверное, и офицер, с явно провокационными целями нарушивший
приказ о "мере поощрения". С ним все ясно: рапорт удовлетворить, от
должности отстранить, отправить в распоряжение ОКОСа - отдела кадров
офицерского состава. Вскоре и должность обозначилась у офицера, и корабль
стал известен, на котором он служил. И, наконец, фамилия. Командир 5-й
батареи линейного корабля лейтенант Манцев Олег Павлович - и о нем в
политдонесениях с линкора ни словечка, ни строчки. Зато - по слухам -
матросы 5-й батареи надобности бегать в Мартынову слободу не испытывали,
ходили в театр, библиотеку, познакомились с семьями коренных севастопольцев,
то есть жили по официальным рекомендациям, служили тоже исправно. Этот
лейтенант Манцев по-своему боролся с Мартыновой слободой и достиг
поразительных успехов. Объясняются они просто: увольнения на берег стали в
батарее нормою, а не исключением, поскольку все до одного матроса
увольнением поощряются. Тем не менее приказ нарушен. И заместитель командира
линкора по политчасти капитан 2 ранга Лукьянов о сем - ни гугу. - Манцев!
- заорал Иван Данилович и закрыл окно. Сейчас появятся ходоки, комсомольцы
обеих бригад и береговых служб, офицеры крейсеров и линкоров, - им до
берегового кабинета Долгушина добраться легче, чем до каюты на "Ворошилове".
Иван Данилович уселся за стол, убрал с него все бумаги, пусть ходоки знают:
ни одно слово их из этого кабинета не выпорхнет, - смелее говорите, друзья!
- Сам виноват! - оборвал он комсорга крейсера "Нахимов", когда тот стал
жаловаться. Катер ему вахтенный, видите ли, не дал, на "Кутузов" не мог
попасть, на семинар. - Почти все вахтенные крейсера - комсомольцы, а ты -
их комсомольский начальник! Все же позвонил Долгушин командиру "Нахимова",
упрекнул. Затем небрежно поинтересовался у комсорга: - Как с увольнением на
крейсере? - Нормально! Об увольнении на берег он спрашивал у всех, кто
приходил к нему в этот день, и ответ получал одинаковый: "Нормально!" И
начинал тихо злиться. Послушаешь - тишь и благодать на эскадре, а выйдешь
на Минную стенку в час посадки на барказы - и видишь: колышется матросская
масса, сквернословит, вином от нее попахивает. Или "нормально" потому, что с
начальником политотдела эскадры откровенничать не хотят? Но уж самого
Лукьянова он припрет к стенке. Одно из достоинств кабинета на Минной -
возможность увидеть человека в самый для человека неудобный момент.
Подкараулить его у барказа, подстеречь на пути к дому, к семье - и
спросить. Ценя свое неслужебное время, человек не станет отвечать фразами из
передовицы, а за Лукьяновым такое замечается. Покинув кабинет, Иван
Данилович с грохотом скатился по ветхому трапу, пошел вдоль Минной стенки,
среди спешащих домой офицеров зорко высматривая линкоровского замполита.
Увидел, обогнул его сзади, атаковал с кормы, остановил. Заговорил о том, что
готовится отчет о роли партийных организаций кораблей в укреплении