"Анатолий Азольский. Затяжной выстрел" - читать интересную книгу автора После святого для моряка послеобеденного отдыха Иван Данилович
перебрался на Минную стенку. Старая катерная привычка сказывалась: пришел с моря - иди домой. В каюте на "Ворошилове" не сиделось, тянуло на берег - не к радостям его, а к незыблемости сущего, к неподвижности и вечности того, на чем остаются следы твоих ног. Поэтому и упоителен так выход в море на торпедном катере, короткий отрезок пути, который может стать последним, стремительный бросок туда, где надо оставить в море торпеду. Береговая каюта его - двенадцать квадратных метров, комнатенка на втором этаже управления вспомогательных судов гавани, кое-какая мебелишка, а на столе - для напоминания, предостережения и оповещения - макет торпедного катера Г-5, самого маленького и самого грозного корабля в мире. И пусть все, кого нужда гонит в этот кабинет, знают: здесь удаль торпедной атаки, здесь трассирующие залпы, здесь могут прошить рубку пулеметной очередью и здесь тебя, окровавленного, поднимут, перевяжут и спасут. С этого катерка начиналась служба, с него - легкого, бойкого, верткого, хрупкого, быстровоспламеняющегося. Как все-таки много значит первый в жизни корабль, на котором ты - командир! Все одноклассники его, попавшие на крейсеры и в штабы, люди основательные, грузные. Он же, как и шестнадцать лет назад, легок на подъем, неусидчив, для него все базы - маневренные, и комнатенку эту он зовет странно для непосвященного уха: маневренный кабинет. Ожоги на руках и под сетчатой майкой - это тоже катерная жизнь, "катержная", как тогда говорили. От той жизни и привычка бешено жестикулировать, когда волнуешься, - со стороны, наверное, забавно видеть себя, махающего руками. Рации ненадежные, связь часто отказывала, вот и приходилось руками показывать командирам катеров, что делать надо. Впрочем, руки, там язык был в почете. Кусочек Минной стенки виден из окна кабинета Ивана Даниловича, корабли 2-й бригады эсминцев пришвартованы кормами, правее их - катера брандвахты, баржи, буксиры, спасательное судно, миноноска, в прошлом веке построенная, но на плаву еще, иногда даже выходит в море, дочапает до мыса Феолент, испуганно развернется - и опять сюда, под глаза Ивана Даниловича. На той стороне бухты - судоверфь, там по ночам желтые всполохи электросварки, там на приколе суда, которым надо бы ходить и ходить. Открыв дверь маневренного кабинета, Иван Данилович распахнул еще и окно, чтоб проветрилось, чтоб шумы всей Южной бухты ворвались в комнатенку. - Манцев! - громко сказал он. И еще громче: - Манцев! Он долго искал человека, носящего эту фамилию. Просматривал политдонесения прошлых месяцев, вчитывался в свежие, только что пришедшие. И продолжал слушать, внимать слухам. А слухами земля полна, и земля стала по-иному крутиться после марта 1953 года. Смерть вождя взбаламутила застойные воды всех севастопольских бухт. Иные слухи возникали из ничего, мыльными пузырями, тут же лопаясь: другие, вырванные, казалось бы, с корнем, вырастали вновь, давая буйные побеги; были слухи, перераставшие в неопровержимые газетные факты; незыблемо стояли устные вымыслы, питаемые злобой и потребою дня; слухи шли приливными волнами, и корабли захлестывались ими до клотиков, чтобы при отливе обнажиться до ракушек на днищах. Предстоит что-то новое и облагораживающее - это было во всех слухах, такой сквознячок погуливал на базе флота. Говорили, что права корабельных парторганизаций будут расширены, что им станут подвластны персональные дела командиров кораблей 1-го ранга, ныне подотчетные только |
|
|