"Анатолий Азольский. Затяжной выстрел" - читать интересную книгу автора

Ночи он проводил на Воронцовой горе, в сухой баньке, куда студентка
Соня нанесла подушек из родительского дома. При ветре крышу баньки царапали
ветки яблонь. Дверь так скрипела, что могла разбудить родителей. Олег
пролезал в окошко и продергивал через него Соню. Она засыпала, а он до утра
слушал шелест ветвей, отзванивание склянок в Южной бухте и еле еле слышное
шевеление существа, называемого эскадрон. Она была внизу, в Южной бухте, она
была за горой, и Северной бухте, она была всюду, и в Соне тоже, в этой
курносой и картавящей женщине, полюбившей Олега внезапно и на веки вечные.
Все забылось - и шинель, и стыд за стрельбу номер тринадцать, и глупое,
невыполнимое обещание сделать батарею лучшей. Все свершится само собою, как
эта любовь, как эта банька! Жизнь прекрасна и удивительна! В июле ко Дню ВМФ
придет приказ о старшем лейтенанте, он умный, смелый, находчивый, поэтому
что-то произойдет еще - и осенью направят его на новый эсминец, помощником,
и кто мог подумать, что так великолепно пойдет служба у курсанта Манцева!
Ни вдоха, ни выдоха рядом. Соня спала беззвучно и в момент, когда луна
скрылась и оконце стало темным, Олег вдруг оглох и в него вошло чувство
времени - застывшей секундой абсолютной тишины, мимо которой промчались
куда-то вперед город, линкор, друзья его, оставшиеся живыми после того, как
он умер в кромешной тишине и темноте. Это было странно, дико, как если бы на
корабле дали ход и нос его стал рассекать волны, а корма продолжала бы
держаться за бочку. Олег вскрикнул, стал в испуге целовать Соню, а Соня
хрипло сказала, что устала.
Как-то они ужинали в "Приморском", Олег сидел затылком ко входу и
вынужден был оглянуться, потому что очень изменилось лицо Сони.
Старший лейтенант, с тральщиков несомненно, физиономия обветренная,
походка медвежья... Издали улыбнулся Соне, невнятно и бегло, по Олегу мазнул
неразличимым взглядом, подсел к кому-то, чтоб спрятаться за спинами.
Все было написано на честном и страдающем челе Сони. Она сказала плача,
что всегда любила только его; Олега, а что было прошлой осенью, так это было
прошлой осенью.
- И я тебя люблю, - ласково успокоил ее Олег и добавил, модное
словечко: - В таком разрезе.
Он был слишком молод, чтоб ценить такие признания, и Соню забыл до того
еще, как простился с нею утром. Уже цвели яблони, несколько шагов - и
баньки не видать, Олег перемахнул через забор, отсалютовал танку на
постаменте - первому танку, ворвавшемуся в Севастополь, - и невесело
подумал: "Того бы, с тральщиков, посадить в танк... Или вместо танка..."
В тех же невеселых думах ожидал он барказ на Угольной пристани. Линкор
был рядом, в нескольких кабельтовых, покоился в воде непотопляемым утюгом.
Однотипный ему утюг в Кронштадте прозвали "вокзалом" - за трансляцию
неимоверной мощности. Про этот же говорили просто: "служу под кривой
трубой", имея в виду скошенную первую трубу, след модернизации.
Так что же такое придумать, чтоб батарея вырвалась в передовые?
Манцев еще не вошел в каюту, а старшина батареи мичман Пилипчук
доложил: уволенные вчера на берег матросы задержаны комендатурой, комдив
приказал разобраться и наказать.
- Три наряда им объявишь вечером... От моего имени.
Можно бы размотать всю катушку, тридцать суток без берега дать. Но нет
нужды. И не будет эффекта. На эскадре введено правило: увольнение - мера
поощрения. Не уверен в матросе - имеешь право не увольнять его. И этим,