"Анатолий Азольский. Белая ночь (Повесть) ("Дружба народов" № 10 2002)" - читать интересную книгу автора

от нее о смерти опекавшей ее сестры, расчувствовался и отдал ключи -
зачем, черт возьми, майор понять не мог, дважды ударив себя кулаком по
лбу. Добро бы в благодарность за ночь, проведенную с этой молоденькой, так
нет же, протянул ключ и подался к...
- К кому я подался? - спросил майор Георгия, который не мог,
естественно, ответить, да и подошел нужный трамвай, оба влезли, сонная
кондукторша назвала следующую остановку, но майора вело чутье то ли зверя,
ищущего место, где вчера он лакомился добычей, либо рыскающего охотника.
"Здесь!" - сказал он убежденно, сходя на седьмой остановке. "Туда!" -
показала его рука, и они пошли, по пути успев купить в ларьке две бутылки
шампанского, водку, ветчину, хлеб. На часах уже миновала полночь, но так
светло на улицах! И светлость эта как бы предполагала, что людей должно
быть полно на улицах, но улицы - пустынны, безлюдность намекала на
какое-то изначальное, древнее, лежащее в глубинах мироздания правило, по
которому треть суток отводилась на сон, на отъединение людей друг от
друга, и нарушение этого правила должно караться, людям надо прятаться по
домам, избегая светлости, белости ночей, одурения от них, и белые ночи эти
начались не сегодня, а позавчера, в час, когда майор встретил сестренку
давней знакомой и отдал ей ключи от своей квартиры, проявив великую
щедрость. И с чем щедрость связана - майор вспомнил, углубившись в
расщелину ленинградских домов: сестренка, ее зовут Ксюшей, студентка,
стипендия нищенская, так пусть квартиру сдаст, денежку получит!
Георгий - поверил... Майор Яков Григорьевич Савкин, стал понимать он,
человек спившийся, что нередко случается с теми, кто на войне этой
нахлебался всякого; забулдыжный, вздорный нрав майора очевиден, в нем,
однако, поигрывают какие-то милые детские грешки, желание кого-то выручить
хотя бы. Вполне возможно, что и квартиру свою он мог презентовать этой
Ксюше.
Вместе поднялись на третий этаж, позвонили. На лестнице, в прихожей
было темней, чем на улице, и Георгий, со света в тьму попавший, оказался
как бы в ночи; дверь кто-то потянул на себя; они шли по длинному коридору,
шли, уверенные, что сгинет наконец-то наставшая ночь и воссияет рассвет,
уже начавший освещать стены, увешанные какими-то предметами домашнего
обихода; несколько дверей вовнутрь, одна из них открыта. Включился свет,
продлевая бесконечную белую ночь. Громко тикали часы, Георгий глянул:
почти те же, что и у кузины, она их покупала на блошином рынке и
представлялись они ей памятью о России. Двенадцать часов пятьдесят пять
минут показывали они - и вновь у Георгия закружилась голова, он впал в
безвременье, в полусон, в полуявь, потому что никак не мог сообразить:
стрелки эти что показывают - то есть ночь сейчас или разгар дня. Рука его
в поисках опоры наткнулась на край стола, он осмотрелся. Майор уже лежал
на диване и спал, а перед Георгием стояла девушка, та, видимо, Ксюша, о
которой говорил Савкин и к которой они все-таки пришли. Ей было не больше
восемнадцати, она была тоненькой и сутуловатой, в сарафане. Недавно она
состригла косу, потому что какой-то непорядок был в прическе, волосы не
могли еще свыкнуться с тем, какие они есть и почему так уложены.
Она заговорила. Голос был низким, как бы выходящим из болезни и
радостным от того, что все худшее - позади, но как много слез пролито,
какие отчаяния пережиты!.. Она сказала что-то, но что сказала - понять
Георгий не мог, потому что из окошечка в часах выскочила бойкая кукушка,