"Анатолий Алексеевич Азольский. ВМБ " - читать интересную книгу автора

(службы наблюдения и связи), со всеми радиолокационными и
теплопеленгаторными станциями; смежную комнату занимал мичман с двумя
матросами, их телефоны и телеграф помогали дежурному поточнее узнавать
обстановку, которая порой приводила всех дежурных штаба в бессильную ярость.
Рыболовецкие сейнера отказывались ставить у себя аппаратуру опознавания
"свой-чужой", тем более не было ее на турецких суденышках, и сколько
иноземных корабликов паслось в советских водах, не знал никто, дежурившие на
ПСОДе - тоже, но адмиралы сурово взыскивали с лейтенантов; каждые два или
три часа обнаруживалось что-либо загадочное или неопознанное, тогда и
начиналась телефонно-телеграфная перепалка, к которой подключался
Севастополь, пока до ПСОДа не долетал рык Москвы.
С севера и с запада корабли входили в зону, обозначаясь макетиками;
другие корабли покидали зону, и макетики их летели в ящичек под столом, но и
где-то за пределами четырех сотен миль они продолжали жить и двигаться в
памяти Маркина, и если б не это приобщение к большому - запотийскому и
загрузинскому - миру, он давно спятил бы...
Однажды приказ погнал его под небо, на самую верхнюю точку Поти -
сигнально-наблюдательный пост в порту. Отсюда как на ладони виделся
пришвартованный к причалу итальянский транспорт "Калабрия", заподозренный в
том, что вел, выйдя из Босфора, радиолокационное наблюдение за эскадрой.
Транспорт сверху казался игрушечным, никаких металлических конструкций,
похожих на антенны РЛС, нет, доступ в радиорубку никто Маркину не даст, и
вся эта проверка, понял он, - очередная дурость начальства, взъерошенного
очередной глупостью штаба флота. "Калабрия" пришла за марганцевой рудой, уже
загрузилась и вечером уйдет в море, растает в дымке, и в ней растворится эта
вот женщина, рукой касающаяся леерной стойки, стоящая у борта: темные волосы
уроженки Апеннинского полуострова, полногрудая, в открытой взорам легкой
прозрачной (Маркин вооружился биноклем) кофточке без рукавов, - одна из
женщин, уже известных по фильмам в интернациональном клубе моряков,
возбуждавшая еще и потому, что - заграница, таинственная, обольстительная и
шпионская. Кокшами называли на буксирах и разных суденышках неряшливых и
почему-то чумазых, будто они только что вылезли из кочегарки,
женщин-поварих, но эта отличалась от них не ухоженной прической, кофточкой и
улыбкой, а чем-то иным, тем, возможно, что мужчины впадали в задумчивость,
на нее глянув, и горевали о чем-то. И не кокша она, а, пожалуй, стюардесса.
Такая, подумалось, когда-нибудь да возникнет в его комнате, усядется на
подоконнике с ногами, уткнет лицо в коленки, а потом, когда он откроет
дверь, глянет на него озаряющими все Поти глазами.
Итальянская повариха помахала кому-то рукой и пошла на камбуз. Маркин
начал спускаться вниз по круговому трапу, транспорт "Калабрия" укрупнялся,
наконец потийской тверди коснулись подошвы ботинок, растоптав остатки
мечтаний о женщинах.
Он плохо спал в эту ночь, чесался, вздрагивал, кожа, голова, белье -
все казалось грязным; ранним-ранним утром понес простыни и наволочки к морю,
бросил под накат волн, они отмывали их, били, как скалкою, о камни; песок и
соль моря отбеливали грязно-желтое белье; такие процедуры проводил он
ежемесячно, потому что нельзя было привыкать к этому городу, к этим людям, к
этим обычаям. И такому же выполаскиванию и отбеливанию подвергал он себя,
часами погружаясь в раздумья о том, зачем он живет и что такое жизнь, ни к
каким выводам не приходя, но испытывая едкое удовольствие в этой