"Анатолий Алексеевич Азольский. ВМБ " - читать интересную книгу автора

берегу, ожидал офицер в белом кителе, капитан-лейтенант. Пронзительно и
чутко глянул он на Маркина, протянул руку, назвал себя ( "Казарка
Валентин!") и предложил "царапнуть", обосновав выпивку тем, что пора поднять
тост за здравие и благополучие какого-то Федоренко.
И Маркин немедленно согласился. Ему почему-то сделалось так хорошо,
словно он узнал, что отныне - при Казарке - зимой всегда будет светить
солнце, а летом накрапывать ласковый дождик.
Тральщики швартовались много севернее порта и морвокзала, милю
прошагали офицеры по берегу, прежде чем попали на территорию, что была под
властью ВИСа, вооружения и судоремонта, и оказались на буксире, краном
выдернутом из воды и поставленном на кильблоки. Казарка, приведший Маркина
на свой ремонтируемый корабль, проявил истинное гостеприимство, послал
матроса за холодной газировкой, разлил по стаканам спирт, глядя на
собутыльника всепонимающими грустными глазами, и Маркин вспомнил, как года
три назад в Ленинграде автобус при нем раздавил старика, и тот, умирающий,
смотрел на Маркина страдающим взглядом, умоляя не приближаться, не помогать
ему, потому что смерти ему уже не избежать и смерть надо встретить достойно,
то есть помыслить о ней до того, как дух покинет тело.
- К началу своей службы вернулся, - проговорил Казарка, кулаком
постучав по переборке. - Кончил училище - и поднялся на мостик именно этого
буксира: война началась, выбора не было, немцы уже бомбили Севастополь...
Ну, за Федоренко!
- Погиб?
- Живой. Начальник тыла Новороссийской военно-морской базы. Великий
экономист и философ. В октябре сорок третьего года мне в море надо было
выйти, забрать десант, окруженный немцами в Крыму и к берегу прижатый, -
Хомчука твоего, кстати, принял там на борт сильно пораненного... Туда сутки
идти, там сутки нагружаться, обратно в базу, а начпрод Федоренко выдал хлеб
и консервы только на туда, на сутки. Вас, сказал мне, вместе с продуктами
немцы утопят... Ну, за него, начпрода!
Много, много любопытного рассказывал Казарка, упомянул он и о хозяине
каюты, том старшем лейтенанте, который все повторял, как попугай в клетке,
нелепое "ка-аа!..". Мы с ним, доверительно сообщил Казарка, держали оборону,
когда нас обоих потащили на парткомиссию, а это то же самое, что десанту
выходить из окружения, пробиваясь к берегу. Он, тот старший лейтенант,
скорбно добавил Казарка, контужен взрывом страстей на оной комиссии, одурен
высокоидейными словесами, потому и пьет, ибо: водка отрезвляет человека.
Не спирт, конечно, подвиг Маркина на отчаянное признание, а грязь и
дожди Поти, болотный квак, дурость штабов, влажно сияющие глаза Казарки и,
наконец, понимание того, что без краткого, но очень вместительного отпуска
за пределами Поти он свихнется. О Батуми сказал он, и Казарка понял его с
полуслова. Да, капитан-лейтенант Валентин Ильич Казарка, пронизанный
сочувствием ко всему живому, ко всем людям, лишенным счастья потому, что они
когда-нибудь да сгинут вместе с завоеванным этим счастьем, - Казарка, всеми
отвергнутый пьяница, обещал Маркину все, поскольку он еще и сам нуждался в
человеке, который поможет ему последний раз в жизни выйти в море. В
последний - ибо военный буксир ВБ № 147, на котором он командир, до конца
месяца обязан прибыть в Батуми, чтобы вернуться в Поти, а затем его
передадут порту, переход Поти - Батуми - Поти - это вместо акта о
приеме-сдаче, назначено действо на 29 июля, но он, Казарка, в состоянии так