"Анатолий Алексеевич Азольский. ВМБ " - читать интересную книгу автора

офицерами в чине не менее капитана 2-го ранга, все обступили планшет, на
котором Маркин решал примитивнейшую задачку наведения торпедных катеров на
цель, и старшие офицеры, седые и с боевым прошлым, усердствовали, хором
подсказывали дежурному, как правильно пользоваться транспортиром и
параллельной линейкой, будто он школьник, а не офицер с дипломом штурмана.
Они не просто командовали, а помыкали им, и все потому, что от них
требовалось совершенно обратное - присутствовать и не мешать. Каждый из них
был честным и справедливым, возможно, человеком и офицером, но, собранные в
группу, нацеленные на "искоренение недостатков", они потеряли здравомыслие,
превратясь в цепных псов, и довели Маркина до затаенного бешенства.
Дежурства его стали очень насыщенными. Прикрываясь служебными нуждами,
он названивал в управление порта, стараясь вслух не произносить магического
слова БАТУМИ. Середина июля, 15-е число, две недели до последнего срока.
Вновь белый конверт на кровати, оказавшийся - пошло, мерзко, обманчиво -
приказом быть на базовом тральщике Т-130, который через несколько часов
уходил в море и, следовательно, обязан иметь позывные постов СНИС и ТУС,
таблицу условных сигналов - вплоть до Туапсе.
Тральщик числился в севастопольской бригаде ОВРа и в адресатах рассылки
не значился. Маркин поднялся по трапу, не ведая, конечно, что ждет его
дружба с замечательным человеком, который поможет ему взобраться на вершину;
память о нем пронесет он через всю жизнь, и при взгляде на небо, солнце и
звезды в Маркине будет щемяще-скорбно звучать: Казарка! Казарка! Казарка!
Ни ТУСа, ни позывных на тральщике Т-130 и в помине не было! Хотя
помощник командира уверял: есть они, получены и хранятся в сейфе, ключ от
которого у командира, который сейчас на берегу, но который... Форсистый
помощник, пьяный вусмерть, но хорошо державшийся на ногах, говорил, чтоб не
запутаться, рублеными фразами, завершая их протяжным возгласом "ка-аа!..",
что, догадывался Маркин, на жаргоне бригадных связистов было знаком
окончания радиограмм, а в разговорах - подобием восклицательного знака.
Пятнадцать дней до намеченного побега, ни в какие истории Маркин попадать не
желал и тихим, скромным голосом просил все же показать ему документы;
помощник злил его тем, что врал уверенно, нагло - при свидетеле причем: в
каюте помощника на койке как-то скромнехонько и молча притулился знакомый
Маркину капитан-лейтенант в белом, хорошо отутюженном и свежем кителе, и
любой попавший в каюту моряк понял бы, что офицер не на этом корабле служил
и не на соседнем, потому что был не в синем рабочем кителе; офицер, пожалуй,
был и не с дивизиона тральщиков, и вообще ни с какого корабля бригады
ОВРа, - офицеру этому и служить-то на флоте запретили бы, потому что, хотя
ни один устав Военно-Морского Флота СССР не препятствовал службе людей с
такими умными, сочувствующими всему человечеству глазами, равно принимавшими
как пороки двуногих тварей, так и добродетели их, горячечное вранье и
учтивую честность, - тем не менее всякому матросу-первогодку ясно было: нет
таким людям места на кораблях и в базах! И Маркину отчетливо вспомнилось,
как капитан-лейтенант, услышав отказ выпить с ним, произнес необыкновенно
грустно, страдальчески-укоризненно: "Не пьешь... А годы-то идут... Жизнь-то
проходит!"
Командир тральщика появился наконец, сделав бессмысленным все пьяные
выкрики своего помощника; командир нес с собою только что полученные в штабе
документы на переход, и помощник мгновенно присмирел, в последний раз
прокукарекал "ка-аа!" и спиной повернулся к Маркину, которого, уже на