"Анатолий Азольский. Посторонний" - читать интересную книгу автора

вырывать, а какой нет и кто правильно поставит диагноз; зубную боль можно,
догадался он, еще и спровоцировать самим процессом лечения.
И тогда-то Илья постановил: зубы удалять только по решению специальной
комиссии! В нее запрещали включать врачей, поскольку те выгородили бы
коллегу-вредителя, состав ее - сплошь из партийно-хозяйственного актива,
милиции и ОГПУ. Партия переживала нелегкие времена, оппозиция активно
сопротивлялась, и на бюро горкома разгорелась жаркая дискуссия, партийцы
раскололись, как встарь, на большинство, тяготевшее к тому, что зубы надо
вырывать по решению вышестоящих органов, и на меньшинство, признававшее
право болящего человека на самостоятельное решение этого животрепещущего
вопроса. Склоки философского толка на этом не кончились, большевики и
меньшевики начали дробиться на подгруппы и фракции, одна из них назвалась
партией "Свободной боли". Склоки завершились тем, что на раскольников
гаркнули сверху, нагрянул сам Матвей Кудеяров, подвел Илью под расстрел, но
не за ортодоксальное зубодерство, Матвей усмотрел в бестужевке, полы
подметавшей, диверсию, поэтому и оставил в силе решение большинства, то есть
зубными щипцами и клещами стали обладать преимущественно особо преданные
партии люди, коллегиально и в духе ленинских норм решавшие, быть или не быть
зубу. Никто, однако же, не пострадал из тех, кто малодушно соглашался с
жалобами пациентов и взмокнувшей от пота сострадательной рукой хватал щипцы.
Мудр был все-таки Матвей Кудеяров, ох как мудр, ибо подытожил опыт последних
столетий, установил, что надобно все-таки давать кое-какие поблажки
жалостливым врачам, а то помрут - на погибель партии, ведь по
сострадательным рукам можно устанавливать преданность власти. Третьей жене
писал, совсем расслабившись, в полном откровении, немыслимо дурным почерком,
разгадать который смог только я, - о том писал, что зубы болеть всегда
будут, это уже историческая неизбежность, зубодеры цены своей не утратят,
решение горкома может измениться и рыдавшие над флюсом пациента врачи станут
безжалостно кромсать челюсти...
Еще более откровенной была третья жена, она проблему зубодерства
раздвинула вширь, всю Россию охватывая; к зубам никого, кроме врачей - тех и
других, - не подпускать, а приступы зубных болей стимулировать и
регулировать. Много мудрее Матвея оказалась третья жена, вырывание зуба она
мыслила как спасительное освобождение человека от бремени выбора,
губительного для гражданина РСФСР ("Рвать или не рвать? Сегодня или
завтра?").
Плохо кончила третья жена эта, не без содействия Матвея, перед смертью
накатавшего изобличающую бумагу, и спустя четыре года она предстала перед
"тройкой", обвиненная в том, что она не третья жена, а четвертая при живой
третьей... Как ни скор был суд пролетарский, а прощальное письмо на волю она
сумела передать, одно лишь слово в письме том: "Прощай!" Адресовалось же оно
Матвею Кудеярову, который полеживал не один год уже на кладбище. Занятная
женщина, забавная в некотором роде.

Итак, найдена организующая характер черта, герой показан во всем блеске
и очаровании своей приверженности к страху. В уже опубликованных повестях,
не принесших мне известности и славы, никакой доминанты, понятной каждому
человеку, я так и не мог сыскать, потому-то от повестей и разило
тошнотворной бездарностью. Теперь же кожей своей чувствовал: удалась вещь!
Хорошо написана, добротно!