"Анатолий Азольский. Посторонний" - читать интересную книгу автора

эксплуататоры одной империалистической масти, то и эксплуатируемые обязаны
забыть о своих национальностях. Народ Матвей никогда не называл "народом",
обязательно в связке: "наш народ", "советский народ". Он его ненавидел, а
сестер и братьев своих не признавал родными по крови, свойству, землячеству
или гражданству. Первая жена умерла, это я установил точно, дети ее
рассеялись по стране и ни разу в беде не попросили отца о помощи. На трех
сынов от второго брака посматривал с подозрением, чуя какой-то подвох в
самом факте их появления на свет; они отвечали отцу взаимностью, дружно
сменили фамилии, что их не уберегло: Соловки, Беломорканал и удушение в
камере. Фигурально выражаясь, выи свои они так и не склонили перед уже
заострившимся топором пролетарской справедливости. Жил Матвей с третьей
женой в Доме правительства на Серафимовича, жена (вторая) от него
своевременно ушла, соседей по лестничной площадке (тоже ведь - народ!)
возненавидел, перебрался на дачу, но и там не доверял пришельцам; исхудавший
и желтый, лежал он на веранде, иссыхающую руку держа на ложе охотничьего
ружья... Там и скончался. А померши, не мог воспрепятствовать учиненной
подлянке: тело не кремировали, а сунули в землю на кладбище, где народу
полным-полно и к тому же рядом с оградкой частенько похаживали граждане с
низменными интересами...
Не пил, не курил, не состоял, награжден, принимал участие, избирался...
и так далее.

Но ленинскую теорию государства обогатил важнейшим уточнением, еще
каким, оно и сейчас в моде, оно всегда будет! И применимо оно на практике к
тем особо чувствительным лицам, которые начинают громко порицать власть,
видя или слыша страдающих сограждан.
В том самом родном городе на Волге, через много лет после утопления
Золотого оружия и пламени над домом, где в запертой каморке содержалась
сестра Матвея, в этом волжском городе произошло событие, позвавшее члена
ЦИКа в отчий край, к великой русской реке, на место своего рождения, где
вдруг проявился еще один теоретик и практик великого учения, зубной врач,
дантист, зубодер иначе, который вознамерился заоблачные высоты
социалистического гуманизма сблизить с опухшими щеками, флюсами,
парадонтозами и челюстными болями.
Фамилия его, властолюбивого страдальца, осталась истории неизвестной, в
письмах Матвея к третьей жене промелькнуло все же имя: Илья. Зубодерству
научился тот у отца, а скаредным был с рождения: ни копейки не платил
уборщице в больнице, бывшей бестужевке, зато спал с ней. Двадцатые годы
разгулом идиотизма если и отличались от предреволюционных лет, то всего лишь
количеством смертей, безумие толп держалось на прежнем уровне, и когда Илью
назначили в райздрав, а потом и в горздрав, он не сразу пришел к его самого
поразившим выводам, поскольку кое-какое образование имел, три курса
университета за плечами да школа фельдшеров (при окружном военном
ведомстве). Зубная боль, рассуждал он, чисто индивидуальное и специфическое
ощущение, ее можно симулировать, ею же - спекулировать, если нет явных
доказательств оной, по сговору или без, но удаление здорового зуба -
возможно. С какой целью гражданин с помощью общества лишает себя неболящего
зуба - Илья не знал, но некоторые корыстные мотивы в экстрадиции его
усматривал все же (освобождение от работы и разных повинностей); вот и
вставала проблема: какая боль истинная, а какая напускная, какой зуб