"Семен Бабаевский. Родимый край" - читать интересную книгу автора

Нехорошее молчание тянулось долго. Василий Васильевич докурил цигарку,
выбросил окурок в форточку. Прошелся по комнате, остановился и, глядя в
темное окно, сказал:
- Ну, что явилась, Голубка? Какое у тебя есть ко мне дело?
- Вот пришла...
- Вижу, не слепой... Что-нибудь случилось на ферме?
- На ферме все хорошо. Телята, слава богу, растут...
- Так о чем печаль-забота? По тебе вижу - переживаешь, волнуешься.
- Верно, волнуюсь... Может, оттого волнуюсь, что никогда в твоей хате
не была. И еще не пришла бы, да вот нужда погнала...
- Какая еще нужда?
- Есть к тебе дело... - Насчет телят?
- Насчет детей...
- Каких таких еще детей? Ты труженица не детских яслей, а фермы... При
чем тут дети?
- А наши дети? У тебя дочка, а у меня сын.
- А-а-а... Догадываюсь... Сватать пришла! Ну, ну, кажи, выкладывай,
Голубка... Стало быть, явилась уполномоченным послом от сына, а я, дурак,
думал, что у тебя дело насчет телят... Ну, чего умолкла? Садись, Голубка, и
кажи, кажи, выкладывай...
На сердце лежала такая тяжесть, что уже не хотелось ничего говорить, и
она подумала, что не следовало бы сюда ей приходить. И все же раз она
пришла, то и обязана что-то сказать. Чувствуя слабость в ногах, она присела
на табуретку. Говорила и дивилась своей смелости и своему красноречию.
Сказала и о том, как важно отцам и матерям оберегать любовь своих детей; и о
том, что любовь Илюши и Стеши особенная, не такая, как у всех людей. Почему
особенная и почему не такая, точно она не знала, а сердцем это чувствовала.
Хорошо, что Василий Васильевич все так же смотрел в черное окно и не
дознавался: в чем же любовь особенная? Видимо, такой вопрос его не
интересовал. Он уже покусывал нижнюю губу и наливался злостью. Но молчал, не
перебивал, терпеливо слушал. Он и тут, дома, придерживался правил, которые
установил для себя: на собраниях не перебивать оратора, не мешать ему.
Слушал тетю Голубку, покусывал губу, злился и думал: "Смирно, смирно,
Василий.."Пусть, пусть высказывается. Потерпи и соблюди свои правила: и на
собрании и везде надо дать высказаться трудящемуся человеку, чтобы он сполна
душу излил, а то без такого излияния какая же может быть демократия..."
Мысли успокаивали. Он даже сложил руки на груди, выпрямился и перестал
кусать губу. Когда Евдокия Ильинична сказала и о том, что Илья не поехал
учиться в институт только потому, чтобы не потерять Стешу, что и эти сто
гектаров кукурузы, что взвалил себе на молодые плечи, тоже овеяны все той же
любовью к Стеше, - Василий Васильевич сделал два шага и сказал:
- Ну, Голубка! Все излила? Ничего не утаила?
- Хватит с тебя...
- Я не перебивал? Слушал спокойно? Рот тебе не закрывал? Демократию
соблюдал? Согласна с этим?
- Согласная... А что?
- Хорошо! Теперь послушай и помолчи. - Снова подошел к окну. -
Удивляюсь на тебя, Голубка! Ты наша, прискорбненская, а откуда появилась у
тебя эта красивость языка... это, как его? Ну, чтоб сберегать любовь своих
детей. Ишь куда махнула! Будто ты не телятница, а какая-то лекторша,