"Аркадий Бабченко. Десять серий о войне" - читать интересную книгу автора

обе ноги.
Мы опять бегом тащим их на носилках к бэтээрам, грузим в машины. Они
опять молчат, всю дорогу, только один раз безногий открывает глаза, говорит
тихо: "Ногу возьмите". Сигай берет его ногу, несет рядом с носилками. Они
так и несут его впятером, по частям: четверо -- туловище, Сигай -- ногу.
Когда раненого грузят в бэтээр, Сигай кладет ногу рядом с ним.
Второй раненый умирает.
Когда парни возвращаются, Сигай подходит ко мне, "стреляет" сигарету.
Закуриваем. Я смотрю на сигаевские руки, как он большим пальцем приминает
табак в "Приме", а потом зажимает сигарету губами, затягиваясь. Мне кажется,
что к рукам, губам, сигарете прилипли кусочки человеческого мяса. Но это
подсознательно -- руки чистые, даже крови нет.
Потом Сигай говорит:
-- Странно... Я, когда ехал на войну, боялся вот этого -- оторванных
ног, человеческого мяса... Думал, страшно будет... А это, оказывается, не
страшно ни фига.

Шарик


Он пришел к нам, когда харча оставалось на два дня. Красивая умная
морда, пушистая шерсть, хвост кольцом. Глаза потрясающие -- один оранжевый,
другой зеленый. Сытый, но не так, как были сыты псы в Грозном,-- питающиеся
мертвечиной в развалинах, они становились безумными, их психика не
выдерживала. Этот был добродушен.
Мы его предупреждали. Мы говорили с ним, как с человеком, и он все
понимал. Там, на войне, вообще все очень понятливые -- человек, собака,
дерево, камень, река. Кажется, что у всех есть душа. Когда ковыряешь
саперной лопаткой каменную глину, с ней разговариваешь, как с родной: "Ну
давай, миленькая, еще один штык, еще чуть-чуть..." И она поддается твоим
уговорам, отдает тебе еще часть, пряча твое тело в себе. Они все всг
понимают, они знают, какова их судьба и что будет с ними дальше. И они
вправе делать свой выбор сами -- где расти, куда течь, как умирать.
Мы его не уговаривали -- достаточно одного слова, и так все ясно. Мы
его предупредили. Он понял и ушел. Но потом вернулся. Он хотел быть с нами.
Он сам сделал свой выбор. И никто его не гнал.
Жратва у нас закончилась на пятый день. Еще сутки нам удалось
продержаться на коровьем боку, полученном в качестве гуманитарки от стоящего
неподалеку пятнадцатого полка. Потом не осталось ничего.
-- Я его освежую, если кто-нибудь убьет,-- сказал Андрюха, наш повар,
поглаживая Шарика за ухом,-- я его не буду убивать, я люблю собак. И вообще
животных.
Никто не захотел. Мы ломались еще полдня. Все это время Шарик сидел у
наших ног, слушал разговоры -- кому его убивать.
В конце концов решился Андрюха. Он отвел Шарика к реке и выстрелил ему
за ухо. Убил сразу, с первого выстрела, даже визга не было. Освежеванную
тушку он повесил на сук.
Шарик был упитан, на боках лоснился жир.
-- Жир надо срезать,-- сказал Андрюха,-- он у собак горчит.
Я срезал жир, порубил теплое мясо. Проварив его для начала два часа в