"Аркадий Бабченко. Аргун " - читать интересную книгу автора

асфальтом. Он болтается на веревке, как мешок. Таким же образом подвешивают
и второго. Шакалы вешают солдат сами, никому не приказывая, - знают, что мы
не будем этого делать.
- Разойдись, - говорит комбат, и батальон расходится по палаткам.
- Суки, - повторяет Аркаша. Непонятно, про кого он - про пэтэвэшников
или про комбата с Лисицыным.
- Пидарас, - шепчет Фикса.
Полночи пэтэвэшники висят напротив нашей палатки, и сквозь незавешенный
тамбур нам видно, как они раскачиваются на дыбе. Их плечи прижаты к ушам,
головы склонены на грудь. Сначала они пытались подтягиваться на руках,
менять позы и как-то устраиваться поудобней, но сейчас затихли. То ли спят,
то ли без сознания. Под одним блестит лужа мочи.
В штабе слышен гомон, шакалы пьют водку. К двум часам ночи они
основательно накачиваются и снова вываливают на плац. Начинается вторая
серия.
Подвешенных освещает полоска света. Шакалы ставят под дыбой два
"тапика" и подсоединяют провода к пальцам ног пэтэвэшников. "Тапик" - это
армейский телефон, ТА-57. В него вмонтирован генератор, и чтобы позвонить,
надо покрутить ручку. Генератор вырабатывает ток, и на том конце провода
раздается сигнал.
- Ну что, пидарасы, будете еще патроны продавать? - спрашивает Лисицын
и крутит ручку телефона.
Солдат на дыбе начинает дергаться, его бьют судороги.
- Чего ты орешь, гондон? - кричит Лисицын и лупит его ногой по голени.
Потом снова крутит ручку "тапика", солдат снова орет. Лисицын снова бьет
его. Так продолжается довольно долго, может, полчаса, а может, и больше.
Офицеры нашего батальона превратились в организованную банду и существуют
отдельно от нас, от солдат. Они - "шакалы", по-другому их в армии никогда и
не называли. А шакалы, они шакалы и есть.
Лисицыну надоедает крутить "тапик".
Он накидывает на одного из подвешенных бронежилет и стреляет ему в
грудь из пистолета.
От удара тело отбрасывает назад, солдат раскачивается, словно
боксерская груша; он подтягивает ноги к животу и хрипит. Легкие у парня
теперь отбиты напрочь. Лисицын хочет выстрелить еще раз, но комбат отводит
его руку, боится, что тот промахнется спьяну и попадет в живот или в голову.
Мы не спим, уснуть под эти крики невозможно. Не страшно - громко
просто.
Я закуриваю сигарету. В Моздоке было так же. Кого-то избивали на
взлетке, а я лежал, укрывшись одеялом с головой, чтобы свет не резал глаза и
не так были слышны крики, и думал - хорошо, что сегодня не меня. Четыре года
прошло, а ничего не изменилось в этой армии, и еще пройдет десять раз по
четыре года - и ничего не изменится.
Крики на плацу прекращаются, офицеры уходят в штаб. Теперь слышны
только стоны. Тот, в которого стреляли, натужно хрипит, пытаясь протолкнуть
в себя воздух, кашляет.
- Задолбали ныть, - говорит взводный из своего спальника. - Эй, вы,
полудурки, если не утихомиритесь, я вам организм нарушу! - орет он в
предбанник.
На плацу замолкают. Летеха засыпает.