"Аркадий Бабченко. Дизелятник " - читать интересную книгу автораможно только по команде. <Гауптвахта, отбой!!!> И тридцать рычагов со скоростью
пули вынимаются из петель, а тридцать шконок с грохотом валятся на подставки. Ребрами на голые доски, укрыться нечем, ноги, хоть и замотанные на ночь в портянки, мерзнут, лампочка под потолком никогда не выключается, но - сон, сон, сон: Спали на голых нарах. В казематах отопления еще не включали, и ночами было чертовски холодно. А утром все по новой. - Бабченко! - Аркадий Аркадьевич! Старший сержант! Десять суток! - Лицом к стене! Пошел! Две недели мы провели в камере практически безвылазно. Ожидание срока в четырех стенах оказалось настолько тяжело психологически, что эти тринадцать дней составили отдельный период моей жизни, больший, чем школа и институт вместе взятые. А ведь не год, не пять - всего две недели. О том, что тебя посадят, ты не можешь не думать. Срок висит над тобой постоянно, и он давит физически. Ты точишь себя каждую секунду, и эта мысль угнетает, разъедает твою душу. Три года! Еще целых три года! И все же это был отдых. Меня больше никто не сажал на бэтээр и никуда не вез, будущее стало ясным по крайней мере на десять дней, а если жить одним часом - то это много. У меня была крыша над головой, шконка и еда. Что еще надо? С куревом вот только были проблемы. В коридорах видеокамеры, поэтому тумаков нет, но и с караульными договориться тяжело. Хотя договаривались, конечно. Наша сержантская камера находилась в закутке, и нам было проще. Свою зажигалку <Зиппо> стоимостью пятьдесят долларов (она осталась в камере хранения, а здесь сигарет, и в камере тогда все прыгали до потолка от счастья. А однажды со свидания пронес банан и два яблока. В трусах. Курево у нас было постоянно. Добывали как-то. Курили по очереди - один затягивается, четверо работают вертолетами - крутят кители над головой что есть мочи, чтобы вентилировать камеру. Курили только по ночам. Караульные в это время не свирепствовали. Начгуба нет, начкар спит, а им без разницы, в общем-то, курим мы или нет. Потому что с поста любой из них также запросто мог отправиться в камеру. И тогда курить втихушку придется уже ему. Как это происходило потом со мной на тверской губе. Сорок один караул за восемь месяцев, то в караулке, то в камере попеременно. Тамошний начгуб, капитан Железняков, страшный человек, постоянно находил где-нибудь под плинтусом бычок десятилетней давности, после чего я получал выговор, сдавал своему лейтёхе автомат, ремень и шнурки, смотрел, как все это вместе с повеселевшим караулом грузится в <Урал>, и шел в камеру. Но посадить меня больше чем на сутки Железняков не мог. Поскольку я был единственным сержантом во всем дивизионе, то ровно через сутки приезжал мой лейтёха с погрустневшим караулом, меня выводили из камеры, вручали автомат, шнурки и ремень, я становился в строй, докладывал свои обязанности и шел в караулку следить за чистотой и порядком. Так и служили - то сидели, то сторожили. Поэтому договориться всегда можно: и <арестант>, и <часовой> - понятия такие же условные, как и <срок>, и <освобождение>. Сегодня ты по эту сторону решетки, завтра - по ту. Кроме того, в этом уставняке мы чувствовали какое-то внутреннее |
|
|