"Исаак Эммануилович Бабель. Конармия " - читать интересную книгу автора

тогда, пройдя алтарь, мы проникли в костел.
Он был полон света, этот костел, полон танцующих лучей, воздушных
столбов, какого-то прохладного веселья. Как забыть мне картину, висевшую у
правого придела и написанную Аполеком? На этой картине двенадцать розовых
патеров качали в люльке, перевитой лентами, пухлого младенца Иисуса. Пальцы
ног его оттопырены, тело отлакировано утренним жарким потом. Дитя
барахтается на жирной спинке, собранной в складки, двенадцать апостолов в
кардинальских тиарах склонились над колыбелью. Их лица выбриты до синевы,
пламенные плащи оттопыриваются на животах. Глаза апостолов сверкают
мудростью, решимостью, весельем, в углах их ртов бродит тонкая усмешка, на
двойные подбородки посажены огненные бородавки, малиновые бородавки, как
редиска в мае.
В этом храме Берестечка была своя, была обольстительная точка зрения на
смертные страдания сынов человеческих. В этом храме святые шли на казнь с
картинностью итальянских певцов и черные волосы палачей лоснились, как
борода Олоферна. Тут же над царскими вратами я увидел кощунственное
изображение Иоанна, принадлежащего еретической и упоительной кисти Аполека.
На изображении этом Креститель был красив той двусмысленной, недоговоренной
красотой, ради которой наложницы королей теряют свою наполовину потерянную
честь и расцветающую жизнь.
Вначале я не заметил следов разрушения в храме, или они показались мне
невелики. Была сломана только рака святого Валента. Куски истлевшей ваты
валялись под ней и смехотворные кости святого, похожие больше всего на кости
курицы. Да Афонька Бида играл еще на органе. Он был пьян, Афонька, дик и
изрублен. Только вчера вернулся он к нам с отбитым у мужиков конем. Афонька
упрямо пытался подобрать на органе марш, и кто-то уговаривал его сонным
голосом: "Брось, Афоня, идем снедать". Но казак не бросал: их было
множество - Афонькиных песен. Каждый звук был песня, и все звуки были
оторваны друг от друга. Песня - ее густой напев - длилась мгновение и
переходила в другую... Я слушал, озирался, следы разрушения казались мне
невелики. Но не так думал пан Людомирский, звонарь церкви святого Валента и
муж слепой старухи.
Людомирский выполз неизвестно откуда. Он вошел в костел ровным шагом с
опущенной головой. Старик не решился накинуть покрывала на выброшенные мощи,
потому что человеку простого звания не дозволено касаться святыни. Звонарь
упал на голубые плиты пола, поднял голову, и синий нос его стал над ним, как
флаг над мертвецом. Синий нос трепетал над ним, и в это мгновение у алтаря
заколебалась бархатная завеса и, трепеща, отползла в сторону. В глубине
открывшейся ниши, на фоне неба, изборожденного тучами, бежала бородатая
фигурка в оранжевом кунтуше - босая, с разодранным и кровоточащим ртом.
Хриплый вой разорвал тогда наш слух. Человека в оранжевом кунтуше
преследовала ненависть и настигала погоня. Он выгнул руку, чтобы отвести
занесенный удар, из руки пурпурным током вылилась кровь. Казачонок, стоявший
со мной рядом, закричал и, опустив голову, бросился бежать, хотя бежать было
не от чего, потому что фигура в нише была всего только Иисус Христос - самое
необыкновенное изображение бога из всех виденных мною в жизни.
Спаситель пана Людомирского был курчавый еврей с клочковатой бородкой и
низким, сморщенным лбом. Впалые щеки его были накрашены кармином, над
закрывшимися от боли глазами выгнулись тонкие рыжие брови.
Рот его был разодран, как губа лошади, польский кунтуш его был охвачен