"Исаак Эммануилович Бабель. Конармия " - читать интересную книгу автора

его найдешь?
- Конь - он друг, - ответил Орлов.
- Конь - он отец, - вздохнул Биценко, - бесчисленно раз жизню спасает.
Пропасть Биде без коня...
А наутро Афонька исчез. Начались и кончились бои под Бродами. Поражение
сменилось временной победой, мы пережили смену начдива, а Афоньки все не
было. И только грозный ропот на деревнях, злой и хищный след Афонькиного
разбоя указывал нам трудный его путь.
- Добывает коня, - говорили о взводном в эскадроне, и в необозримые
вечера наших скитаний я немало наслушался историй о глухой этой, свирепой
добыче.
Бойцы из других частей натыкались на Афоньку в десятках верст от нашего
расположения. Он сидел в засаде на отставших польских кавалеристов или
рыскал по лесам, отыскивая схороненные крестьянские табуны. Он поджигал
деревни и расстреливал польских старост за укрывательство. До нашего слуха
доносились отголоски этого яростного единоборства, отголоски воровского
нападения одинокого волка на громаду.
Прошла еще неделя. Горькая злоба дня выжгла из нашего обихода рассказы
о мрачном Афонькином удальстве, и "Махно" стали забывать. Потом пронесся
слух, что где-то в лесах его закололи галицийские крестьяне. И в день
вступления нашего в Берестечко Емельян Будяк из первого эскадрона пошел уже
к начдиву выпрашивать Афонькино седло с желтым потником. Емельян хотел
выехать на парад с новым седлом, но не пришлось ему.
Мы вступили в Берестечко 6 августа. Впереди нашей дивизии двигался
азиатский бешмет и красный казакин нового начдива. Левка, бешеный холуй, вел
за начдивом заводскую кобылицу. Боевой марш, полный протяжной угрозы, летел
вдоль вычурных и нищих улиц. Ветхие тупики, расписной лес дряхлых и
судорожных перекладин пролегал по местечку. Сердцевина его, выеденная
временами, дышала на нас грустным тленом. Контрабандисты и ханжи укрылись в
своих просторных сумрачных избах. Один только пан Людомирский, звонарь в
зеленом сюртуке, встретил нас у костела.
Мы перешли реку и углубились в мещанскую слободу. Мы приближались к
дому ксендза, когда из-за поворота на рослом жеребце выехал Афонька.
- Почтение, - произнес он лающим голосом и, расталкивая бойцов, занял в
рядах свое место.
Маслак уставился в бесцветную даль и прохрипел, не оборачиваясь:
- Откуда коня взял?
- Собственный, - ответил Афонька, свернул папиросу и коротким движением
языка заслюнил ее.
Казаки подъезжали к нему один за другим и здоровались. Вместо левого
глаза на его обуглившемся лице отвратительно зияла чудовищная розовая
опухоль.
А на другое утро Бида гулял. Он разбил в костеле раку святого Валента и
пытался играть на органе. На нем была выкроенная из голубого ковра куртка с
вышитой на спине лилией, и потный чуб его был расчесан поверх вытекшего
глаза.
После обеда он заседлал коня и стрелял из винтовки в выбитые окна замка
графов Рациборских. Казаки полукругом стояли вокруг него... Они задирали
жеребцу хвост, щупали ноги и считали зубы.
- Фигуральный конь, - сказал Орлов, помощник эскадронного.