"Исаак Эммануилович Бабель. Конармия " - читать интересную книгу автора

невыразимо пустое, как всегда в часы опасности. Еврей, закинув голову,
горестно и сильно свистел в металлическую дудку. И пешка, высеченная пешка,
возвращалась на свои места.
Пули густо летели в нашу сторону. Штаб бригады попал в полосу
пулеметного обстрела. Мы бросились в лес и стали продираться сквозь
кустарник, что по правую сторону шоссе. Расстрелянные ветви кряхтели над
нами. Когда мы выбрались из кустов - казаков уже не было на прежнем месте.
По приказанию начдива они отходили к Бродам, Только мужики огрызались из
своих окопов редкими ружейными выстрелами, да отставший Афонька догонял свой
взвод.
Он ехал по самой обочине дороги, оглядывая и обнюхивая воздух. Стрельба
на мгновение ослабла. Казак вздумал воспользоваться передышкой и двинулся
карьером. В это мгновение пуля пробила шею его лошади. Афонька проехал еще
шагов сто, и здесь, в наших рядах, конь круто согнул передние ноги и
повалился на землю.
Афонька не спеша вынул из стремени подмятую ногу. Он сел на корточки и
поковырял в ране медным пальцем. Потом Бида выпрямился и обвел блестящий
горизонт томительным взглядом.
- Прощай, Степан, - сказал он деревянным голосом, отступив от
издыхающего животного, и поклонился ему в пояс, - как ворочуся без тебя в
тихую станицу?.. Куда подеваю с-под тебя расшитое седелко? Прощай, Степан, -
повторил он сильнее, задохся, пискнул, как пойманная мышь, и завыл.
Клокочущий вой достиг нашего слуха, и мы увидели Афоньку, бьющего поклоны,
как кликуша в церкви. - Ну, не покорюсь же судьбе-шкуре, - закричал он,
отнимая руки от помертвевшего лица, - ну, беспощадно же буду рубать
несказанную шляхту! До сердечного вздоха дойду, до вздоха ейного и
богоматериной крови... При станичниках, дорогих братьях, обещаюся тебе,
Степан...
Афонька лег лицом в рану и затих. Устремив на хозяина сияющий глубокий
фиолетовый глаз, конь слушал рвущееся Афонькино хрипение. Он в нежном
забытьи поводил по земле упавшей мордой, и струи крови, как две рубиновые
шлеи, стекали по его груди, выложенной белыми мускулами.
Афонька лежал, не шевелясь. Мелко перебирая толстыми ногами, к лошади
подошел Маслак, вставил револьвер ей в ухо и выстрелил. Афонька вскочил и
повернул к Маслаку рябое лицо.
- Сбирай сбрую, Афанасий, - сказал Маслак ласково, - иди до части...
И мы с пригорка увидели, как Афонька, согбенный под тяжестью седла, с
лицом сырым и красным, как рассеченное мясо, брел к своему эскадрону,
беспредельно одинокий в пыльной, пылающей пустыне полей.
Поздним вечером я встретил его в обозе. Он спал на возу, хранившем его
добро - сабли, френчи и золотые проколотые монеты. Запекшаяся голова
взводного с перекошенным мертвым ртом валялась, как распятая, на сгибе
седла. Рядом была положена сбруя убитой лошади, затейливая и вычурная одежда
казацкого скакуна - нагрудники с черными кистями, гибкие ремни нахвостников,
унизанные цветными камнями, и уздечка с серебряным тиснением.
Тьма надвигалась на нас все гуще. Обоз тягуче кружился по Бродскому
шляху; простенькие звезды катились по млечным путям неба, и дальние деревни
горели в прохладной глубине ночи. Помощник эскадронного Орлов и длинноусый
Биценко сидели тут же, на Афонькином возу, и обсуждали Афонькино горе.
- С дому коня ведет, - сказал длинноусый Биценко, - такого коня, где