"Исаак Бабель. Одесские рассказы" - читать интересную книгу автора

инструмент, в городе иерусалимские дворяне конституцию получают. На Рыбной
бабелевского деда насмерть угостили.
Он сказал это и легко пошел между клетками, как босой пахарь, идущий по
меже.
- Напрасно, - пробормотал Иван Никодимыч ему вслед, - напрасно,
закричал он строже и стал собирать кроликов и павлина и сунул мне крюковских
голубей за сорок копеек. Я спрятал их за пазуху и стал смотреть, как
разбегаются люди с Охотницкой. Павлин на плече Ивана Никодимыча уходил
последним. Он сидел, как солнце в сыром осеннем небе, он сидел, как сидит
июль на розовом берегу реки, раскаленный июль в длинной холодной траве. На
рынке никого уже не было, и выстрелы гремели неподалеку. Тогда я побежал к
вокзалу, пересек сквер, сразу опрокинувшийся в моих глазах, и влетел в
пустынный переулок, утоптанный желтой землей. В конце переулка на креслице с
колесиками сидел безногий Макаренко, ездивший в креслице по городу и
продававший папиросы с лотка. Мальчики с нашей улицы покупали у него
папиросы, дети любили его, я бросился к нему в переулок.
- Макаренко, - сказал я, задыхаясь от бега, и погладил плечо
безногого, - не видал ты Шойла?
Калека не ответил, грубое его лицо, составленное из красного жира, из
кулаков, из железа, просвечивало. Он в волнении ерзал на креслице, жена его,
Катюша, повернувшись ваточным задом, разбирала вещи, валявшиеся на земле.
- Чего насчитала? - спросил безногий и двинулся от женщины всем
корпусом, как будто ему наперед невыносим был ее ответ.
- Камашей четырнадцать штук, - сказала Катюша, не разгибаясь,
пододеяльников шесть, теперь чепцы рассчитываю...
- Чепцы, - закричал Макаренко, задохся и сделал такой звук, как будто
он рыдает, - видно, меня, Катерина, бог сыскал, что я за всех ответить
должен... Люди полотно целыми штуками носят, у людей все, как у людей, а у
нас чепцы...
И в самом деле по переулку пробежала женщина с распалившимся красивым
лицом. Она держала охапку фесок в одной руке и штуку сукна в другой.
Счастливым отчаянным голосом сзывала она потерявшихся детей; шелковое платье
и голубая кофта волочились за летящим ее телом, и она не слушала Макаренко,
катившего за ней на кресле. Безногий не поспевал за ней, колеса его гремели,
он изо всех сил вертел рычажки.
- Мадамочка, - оглушительно кричал он, - где брали сарпинку, мадамочка?
Но женщины с летящим платьем уже не было. Ей навстречу из-за угла
выскочила вихлявая телега. Крестьянский парень стоял стоймя в телеге.
- Куда люди побегли? - спросил парень и поднял красную вожжу над
клячами, прыгавшими в хомутах.
- Люди все на Соборной, - умоляюще сказал Макаренко, - там все люди,
душа-человек; чего наберешь, - все мне тащи, все покупаю...
Парень изогнулся над передком, хлестнул по пегим клячам. Лошади, как
телята, прыгнули грязными своими крупами и пустились вскачь. Желтый переулок
снова остался желт и пустынен; тогда безногий перевел на меня погасшие
глаза.
- Меня, што ль, бог сыскал, - сказал он безжизненно, - я вам, штоль,
сын человеческий...
И Макаренко протянул мне руку, запятнанную проказой.
- Чего у тебя в торбе? - сказал он и взял мешок, согревший мое сердце.