"Алексей Бабий. Психушка" - читать интересную книгу автора

голоду, вот и все.
Вот так, войдя в привычный уже ритм, клеймил я очередного психа, и
заклеймил на славу, а потом тот же выспавшийся разум ехидно шепнул мне на
ушко нечто, от чего я, похолодев, замер... да-да, он сказал мне, что этот
псих - я сам! Да, я протянул руку и вместо живого тела уткнулся в зеркальную
стену!
Вон оно как оборачивается! Вовсе не случайно я оказался в районе "П", я
отправлен сюда на лечение, не иначе! Конечно! Ведь психов не загоняют сюда
насильно - им как бы случайно предлагают выгодный обмен квартиры, или хорошо
оплачиваемую работу, а я вот приехал как бы в командировку...
Командировка! - осенило меня, и я заметался по квартире в поисках места, где
можно бы было посмотреть командировочное задание; я бросился в туалет, но
оттуда доносилось подозрительное сопение; я заглянул в спальню, но там дамы
что-то с воодушевлением примеряли; в гостиной психи сосредоточенно смотрели
телевизор; балконная дверь была открыта, и я увидел, что балкон пуст.
Холодея и не веря, шевеля пересохшими губами, читал я на измятом листке
слова: "район П", "легализоваться". Вот я и приехал, вот я и легализовался -
привели, встретили, усадили, и уже с каким-нибудь салатом скушал я аминазин
0,175 или что там еще... стоп, стоп, не горячись, останавливал я себя.
Может, это ошибка. Может, я не псих! Но я раскрыл справочник, и никаких
сомнений не осталось: "У больных выражено стремление к деятельности, но ни
одно дело они не доводят до конца, непоседливы, временами возбуждены,
многоречивы...". Ну, конечно, это про меня. Недержание речи, и про
деятельность тоже - точно... Да вот хоть и мания величия... когда я сменил
черно-белый телевизор на цветной, не вставлял ли я небрежно в разговоре "А
Пугачева вчера в красной хламиде..."
Господи, думал я, да ведь я такой же тихий идиот - я никогда ничего не
решал сам. Меня вырастили, поступили в институт, распределили на работу и
женили. На работе я делаю только то, что скажет начальство, а дома - только
то, что скажет жена; меня зовут выпить - я иду, а не зовут - смотрю
телевизор; да знал ли я когда-нибудь, для чего я живу, для чего совершаю те
или иные поступки? Да нет, это не я их делаю, это они меня делают, эти
поступки совершаются со мной, как с неодушевленным предметом. Может, я и не
сумасшедший - разве может сойти с ума тот, у кого ума сроду не было? А я-то
считал себя гомо сапиенс и венцом природы... человек есть общественное
животное... ох, тошно-то как!
А внизу, вдоль обрыва, оказывается, было устроено нечто вроде
набережной, и психи фланировали по этой набережной, старые и молодые; кто-то
пел и бренчал на гитаре, кто-то сидел даже на перилах, свесив ноги, а один,
перегнувшись, содрогаясь и пьяно поводя конечностями, бесконечно блевал
вниз.
И я попытался уцепиться за что-нибудь, чтобы спастись, но цепляться
нужно было за что-то в себе, а меня-то и не было, все было заполнено липкой
пошлятиной, я хватался за какие-то скользкие водоросли, за что-то липкое и
расползающееся, за черную какую-то пустоту...
Внизу, под балконом, играла девочка. Я стоял, вцепившись в перила, я
ждал, когда она уйдет, и молил, чтобы она не уходила. Я боялся придавить ее
или напугать, и потому не прыгал, а она все не уходила, все скакала по
расчерченному асфальту.
Наконец, мать позвала ее, и она убежала, и можно было прыгать, но я