"Ричард Бах. Чужой на земле" - читать интересную книгу автора

от белоснежного эмалевого шлема летчика, так же в точности, как отражался
бы, если бы мы сейчас шли на высоте в 30 000 футов. Фонарь задвинут и
защелкнут, воздух в кабине неподвижен и холоден, и мне очень хочется,
чтобы кто-нибудь изобрел способ закачивать теплый воздух в кабину
самолета, ждущего ночью на холоде. Я чувствую, как мое тепло поглощается
холодным металлом приборной панели, катапультирующегося кресла, арматурой
фонаря и туннелями рулевых педалей. Если бы только согреться и чуть-чуть
подвигаться, и поговорить с кем-нибудь, то сидеть в кабине в состоянии
боевой готовности было бы не так уж плохо.
Я сделал открытие. Вот что такое Одиночество. Когда вы заперты там,
куда никто не может войти и поговорить, или поиграть в карты или в
шахматы, или вместе посмеяться над шуткой о том, как над Штутгартом номер
Третий по ошибке принял реку Мозель за Рейн и...
Герметично отгороженный от внешнего мира. Фургон, и, как я знаю,
очень шумный фургон - он лязгает, скрипит, ему нужен новый глушитель,-
бесшумно скользит по дороге перед моим капониром. Плотно запечатанный
фонарь не впускает внутрь звуки, издаваемые
фургоном. Он плотно запечатывает меня с моими мыслями. Нечего читать, нет
движущихся объектов, чтобы смотреть, только тихая кабина, тиканье
навигационных огней, поканье энергетической установки и мои мысли.
Я сижу в самолете, являющемся моим. Командование авиабригады и
эскадрильи отдало его мне полностью, доверив моей способности управлять
самолетом так, как им надо. Они мне доверяют поразить цель. Я вспоминаю
строчку из газеты авиабазы, которую я читал во время больших учений
несколько недель назад: "Вчера авиабригада показала себя в действии, во
время поддержки сухопутных войск..." Авиабригада ни в каком действии себя
не показала. Это я показывал себя в том действии, низко пикируя и имитируя
стрельбу по пехоте, сидящей на танках, стараясь пролететь пониже, так,
чтобы солдаты спрыгнули в грязь, но не так низко, чтобы срезать с танка
антенну.
Не авиабригада заставляла их прыгать.
А я.
Эгоистично? Но ведь авиабригада не рисковала ошибиться в расчете и
вогнать 12 тонн самолета в борт 50 тонн танковой брони. Так что это я сижу
в состоянии боевой готовности, в моем самолете, и если бы это была
настоящая тревога, то это был бы я, кто может вернуться, а может и не
вернуться после зенитного огня и ракет над целью. Мне доверяют. Кажется
странным, что кто-то кому-то может доверить столь многое. Мне отдают
самолет полностью и без колебаний. Когда рядом с моим именем на доске
расписания появляется номер самолета, я иду и лечу на нем или сижу в
кабине, готовый лететь. Всего лишь номер на доске. Но когда я сижу в
самолете, у меня есть возможность увидеть, какая это удивительно сложная,
тонко сделанная вещь и какую власть мне дало командование, поставив тот
номер рядом с моей фамилией.
Командир аэродромной команды, в плотной куртке, в стальной каске,
вдруг показывается на алюминиевом трапе и вежливо стучит по плексигласу. Я
открываю фонарь, жалея о том, что нагретый, хотя и немного, воздух унесет
холодный ветер, и приподнимаю с одной стороны шлем, освобождая ухо, чтобы
слышать. Красный свет окрашивает его лицо.
"Не возражаешь, если мы заберемся в фургон и там подождем...