"Константин Сергеевич Бадигин. Чужие паруса" - читать интересную книгу авторадевушку, но вмешиваться в окладннковские дела боялся.
Услыхав краем уха разговор Лопатиных, он в сердцах про себя стал ругать Аграфену Петровну. "Ну и старуха, ведьма, - думал он, трясясь на жесткой спине кобылы. - А дочка несмышленыш - "мамынька" да "мамынька". Такой бы мамыньке камень на шею да в прорубь. Дите родное продает. Гадюка! И почему на свете так устроено, - рассуждал он, - где любовь, там и напасть?" Наташа радовалась, глядя на закиданный глубоким снегом лес, на белок, скакавших с ветки на ветку, на всякую птицу... Все ее восхищало, все ей было интересно, куда и зачем она едет, Наташа не знала, Аграфена Петровна обманула ее, сказав, что дядя, старец Аристарх -нарядчик в выгорецких скитах, - болен. - Видать, перед смертью братец повидаться захотел, - с тяжким вздохом говорила она, - годов-то много. И Наталья, девушка с отзывчивым, добрым сердцем, не могла не согласиться навестить старика; она даже обрадовалась. "Уеду подальше от проклятого купца. Пройдет время, вернусь, а тут и Ванюшка подоспеет", - думала она, собираясь в дорогу. О сватовстве Окладникова мать обещала больше не вспоминать. На крутом повороте санки разнесло и с размаху стукнуло о дерево. Аграфена Петровна подала голос: - Петька! Осторожней, дьявол, деревья считай, бока обломаешь... Верстов-то много ли до заезжего?.. - Десятка два будет, а может, и поболе, да кто их мерил, версты-то! Говорят, мерила их бабка клюкой да махнула рукой: быть-де так, - отшутился Спрыгнув со своей кобылки, Малыгин долго ходил по снегу. Он нагибался и что-то рассматривал то в одном, то в другом месте, причмокивал губами и качал головой. - Беда, - подойдя к саням, сказал ямщик, - волки недавно здесь были. - Не зная, что делать дальше, он старательно стал очищать кнутовищем валенки от налипшего снега. - Поезжай скорей, дурак, - сказала старуха, - опять время тянешь. Господи царю небесный, и наградил же ты меня остолопом! Ну, чего ради ты на снегу топчешься, бестолочь... Тьфу! Малыгин обиделся. - Да ты вот так, а другой, поди, и не эдак... - не находил он слов. - Твоя воля, а мы тут, выходит, ни в чем не причинны. - Он нахлобучил шапку, для чего-то снял и вновь надел обе рукавицы. - Дурак, прямо дурак! Охота мне твою гугню слушать, бормочет невесть что. Да поезжай ты бога ради! Тебе-то заботы много ли: расшарашил ноги да и покрикивай на лошадок. Ямщик не сказал больше ни слова, взобрался на гнедую кобылку, и Лопатины снова тронулись в путь. Незаметно кончился короткий зимний день. Наступил тихий вечер. Полная луна выплыла из-за облаков, разливая всюду спокойный серебристый свет. Вековые разлапистые ели, засыпанные сверкающим снегом, стояли неподвижно, словно придавленные тяжестью. В лесу ни звука, ни движения. Даже глухарь, одиноко сидевший на суку, нахохлившись, не шевельнулся, когда лошади пробегали под ним, а ямщик чуть не зацепил его шапкой. |
|
|