"Григорий Бакланов. Кондратий" - читать интересную книгу автора

И у каждой попорчена кора. Брал пассажиров, грузил вещи, углами
чемоданов посбивал.
Он промыл ранки медным купоросом, каждую замазал садовым варом,
некоторые еще и тряпочками завязал. И все, что делал, объяснял внуку
бессловесному, с ним разговаривал. Потом прикопал саженцы в сырую землю,
полил: должны бы ожить.
А его саду было бы теперь восемнадцать лет. С тех пор, как сын продал
дом, он туда не заглядывал, не растравлял душу. Кто-то и этой осенью снимал
урожай яблок.
Сын сказал: "Мы едем, не загадываем, что нас ждет. А ты сад пожалел..."
Старик переоделся в рабочую одежду, подточил лезвие лопаты, ножовку
наточил, взял топор. Горько запахла живая кора, когда зубья ножовки взрезали
ее. Пахла белая, полная соков древесина, брызгавшая из-под пилы. Он отрезал
скелетные ветви и относил, отрезал одну за одной и относил. Оставил два
ствола, как два столба.
Первая яблоня поддалась легко. Ребром лопаты он оббил с вывернутых
наружу корней, обтряс землю, попробовал взвалить на плечо - стар стал,
силенок не хватило.
Волоком оттащил ее и, задохнувшись, сел на поваленный ствол, рубашка на
спине была вся мокрая. Закурить бы сейчас. Но курить он бросил лет пять
назад, сильно кашель донимал. А другой раз хотелось затянуться, ночами
снилось: курит и не накурится, не надышится никак.
Над вершинами деревьев, уходящих ввысь, небо было осеннее, густо-синее.
И бездонное, когда смотришь вот так снизу, вдоль стволов. Он словно впервые
его таким увидал. Жил, глаз от земли не отрывая, а умерла Аля, и что-то
надломилось в нем. Слышал он тогда шаркающие ее шаги, в ту ночь, но не
позвала, не потревожила, что хотела сказать, унесла с собой.
Он и к работе с тех пор потерял интерес. Работал по привычке, всей
жизнью воспитанной. Однажды слышал, как Екатерина Аполлоновна говорила
гостям: "Так, как он сделает, здесь не сделает никто, можно не проверять.
Это у них в крови".
Культурные люди, полмира объехали, а все равно - "у них".
В тот приезд она хотела позвать Алю помыть окна в даче, узнала, что уже
нет ее, и пришла выразить сочувствие. Он лежал на топчане ничком, не встал,
когда она вошла, сел только, слушал, не слыша, что она говорит.
- Я у вас доски брал, - сказал он. Обрезки тех досок, из которых он
сколотил гроб, валялись за сараем. - Я заплачу за них.
- Что вы, что вы! - замахала она белыми руками. - Но вы нас не бросите
теперь?
Они опять собирались в длительную командировку.
- Не выгоните, будем жить.
Он теперь вперед не загадывал.
А как тогда с двумя сыновьями строил он дом на долгую жизнь вперед. Аля
отговаривала, дом доброго слова не стоил: нижние венцы подгнили, пол
проваливался, крыша текла, до чего ни дотронься, все менять надо. Но
двери... С детских лет запомнились ему двери: высокие, филенчатые,
покрашенные белой эмалью, на бронзовых петлях, и бронзовые начищенные ручки.
Отцовское лицо он так живо не помнил, как эти белые двери; отец открывал обе
половины, входил... И печь кафельная, точно такая у них была. Разве это
объяснишь?