"Григорий Бакланов. Помню, как сейчас..." - читать интересную книгу автора

там уже был только снежный могильный холмик и темнело что-то. Вот здесь меня
таки стукнуло пулей.
Удивительно, как в такие моменты точно работает мысль. Я бежал хромая,
нога отнялась, и все подумалось сразу: что кость не перебита, это - главное,
что ранен в ногу, это плохо, если при отступлении ранит в ногу, что стукнуло
меня все-таки именно здесь. И ждал, когда потечет горячее в сапог.
В кукурузе, пока телефонисты с мокрыми от пота лицами, поскидав со спин
катушки, подключали телефонный аппарат, я ощупал и оглядел ногу. Штанина
была пробита, палец прошел из дыры в дыру, но раны не было: только ударило и
обожгло пулей. И я расстался с мечтой попасть в госпиталь, поваляться там с
месяцок, хоть с полмесяца.
Какой-то народ из разных частей сбился тут, все курили жадно. Если бы
мы из тыла шли, показалось бы, наверное, - вот она, передовая, дальше идти
некуда. Но мы оторвались от немцев и чувствовали себя в тылу. Небо над
головой хоть и январское, а совсем уже ясное, весеннее: в Венгрии зимы
короткие. Не садясь, кружили в небе стаи голубей: на земле шла стрельба.
Вот так курили мы, радуясь жизни, - телефонист мой все вызывал огневые
позиции, все что-то соединиться не мог, - вдруг как подкинуло пехотного
старшину: вскочил с автоматом в руках, и очередь прогрохотала над нами. Кто
повскакал тут же, кто ничком пал на землю. Старшина, весь еще в азарте,
стоял рослый, красивый, чуть раскосый (говорили после - узбек), а в
кукурузе, метрах в шестидесяти от нас, лежал немец: это его пригвоздило к
земле, и автомат его валялся у вытянутых рук.
Он полз подстрелить нас, заметил и подползал поближе, чтоб уж без
промаха, всех разом, как на охоте, самый, должно быть, смелый, самый
азартный из всех. А мы сидели спинами в его сторону, не подхватись старшина,
остались бы здесь лежать, и он бы среди своих радовался удаче, и его бы
хвалили и одобряли. Теперь мы радовались: молодец, старшина. А вот думаю
сейчас, когда столько лет прошло: ведь тоже молодой был, как мы. Я не о
всепрощении: в мире есть виноватые, я знаю.
И все-таки чаще получается так, что невиновные убивают невиновных, в
них видя своих врагов, а виновники бедствий и убийств мирно доживают свой
век на пенсии в пример и поучение согражданам.
- Мы, кажется, всех их там окружили и уничтожили? - говорит Трофимыч и
наставляет на меня ухо. - Что?
- Да, - киваю я, стараясь не помешать ножницам. - Да...
- Это хорошо!
Когда щелкают парикмахерские ножницы над ухом, меня всегда отчего-то
клонит в сон и скулы сводит зевота. А тогда, в ночь немецкого наступления,
стоял перед командиром нашего полка полковником Комардиным бледный майор
Коробов, пом по тылу, по всему продовольственно-фуражному и обозно-вещевому
снабжению, и Комардин грохал перед ним кулаком по столу, так что
подскакивала коптилка из снарядной гильзы, и адъютант хватал ее на лету и
ставил. Я и сейчас не знаю, почему именно Коробову приказывалось идти к
немцам, привезти брошенные пушки. Мы своих пушек не бросили, мы сидели в
углу - комбат и мы оба, командиры взводов, - ели нарезанное на лавке
венгерское сало с хлебом; ногти, руки наши, которыми мы брали сало, были
черны. Когда по приказу батарея наша отходила, у моста стояли подрывники,
спрашивали: "Вы - последние? За вами никого нет?" Им было приказано взорвать
мост после того, как отойдут все, и они спрашивали с надеждой, боясь