"Григорий Бакланов. Помню, как сейчас..." - читать интересную книгу автора

Он рассказывает, а я вспоминаю свое, что у нас было, на этом конце
подзорной трубы, где все такое уменьшенное в масштабах истории. Оказывается,
немцам удалось тогда обмануть командование нашего фронта, ввести его в
заблуждение, как теперь пишут об этом. Они сняли свой 4-й танковый корпус
из-под Бичке, погрузили в железнодорожные эшелоны. Солдатам было сказано,
что везут их на центральное направление, там шестой день наступали наши
Белорусские фронты, шла Висло-Одерская операция. Но повезли их на наш
участок, в район Веспрема, и вот этого ни разведка, ни командование нашего
фронта не знали.
Они ехали, выгружались, сосредотачивались - на шахматной доске войны,
где вся партия была уже проиграна, происходила перестановка тяжелых фигур. А
у нас на фронте было на редкость спокойно, и все какие-то добрые вести
доходили: что одна из бригад, зажатая немцами где-то севернее, вырвалась и
пушки спасла; что приезжал в полк лектор чуть ли не из штаба дивизии,
авторитетно объяснил: у немцев кончилось все горючее, наступать они больше
не смогут. Телефонисты все это мгновенно передавали по проводам, доносилось
и до нас, на передовой наблюдательный пункт, вырытый в мерзлой глине, откуда
торчали на поверхности мертвые стебли кукурузы: маскировка нашей
стереотрубы.
За день или за два до немецкого наступления вызвал меня к трубке лично
заместитель командира полка подполковник Петецкий. Говорили про него, будто
до войны занимал он где-то пост чуть ли не военного атташе, на фронт и к нам
в полк попал в конце сорок четвертого года и сразу стал известен фразой:
"Начальству не объясняют, а докладывают об исполнении".
Петецкий спросил: имеется ли у меня на наблюдательном пункте
противотанковое ружье? Это за ним тоже значилось: всюду, где он появлялся,
он первым делом спрашивал, имеется ли противотанковое ружье, приказывал
немедленно послать, принести и подбивать из ружья танки, когда они пойдут.
Ему говорили: "Слушаюсь!"
И мне тоже было приказано послать на огневые позиции двух человек,
принести противотанковое ружье и подбивать танки. "Слушаюсь!" - сказал я. Не
только в батарее, во всем нашем дивизионе не было ни одного противотанкового
ружья, хотя, возможно, полагалось. Но раз комдив и комбат, в присутствии
которых он это приказывал, молчат, я дисциплинированно сказал: "Слушаюсь!",
поскольку начальству не объясняют, а докладывают об исполнении.
В ночь перед немецким наступлением мы жарко натопили в землянке; когда
целый день на сырости, на холоде, все тело жаждет тепла. Даже сапоги в эту
ночь сняли, как-то уж очень спокойно было на душе. Когда загрохотало над
нами, мы вскочили, ничего не соображая в первый момент. Какой-то чужой
артиллерист с двумя бойцами и телефонным аппаратом жался в нашей щели,
глядел затравленно. Это бывает во время артподготовки: люди жмутся друг к
другу, а чужой окоп начинает казаться надежней своего.
В серых рассветных сумерках мы вели заградительный огонь и знали уже,
что пехоты нашей нет впереди: она с прошлого немецкого наступления была
пуганная танками. И артиллерист исчез куда-то со своими бойцами.
Мы досиделись до того, что уже, наверное, и не выскочили бы: впереди на
гребне появился танк. Но тут справа откуда-то начало бить наше
семидесятишестимиллиметровое орудие, мы повыкидывали наверх телефонные
аппараты, катушки с проводом и по одному, по одному, согнувшись, перебегали
дорогу и это открытое, выметенное ветрами место, где лежал замерзший немец;