"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу автора

объяснить он, верно, не смог бы. Так уж сложилось в сознании.
Была она мила лицом, как и сестра ее, но вот глаза... Нет, глаза были
нормальные, темные, но, когда она смотрела на него, было ему не по себе. Два
черных зрачка двух пистолетных дул, казалось, смотрят на него, а иной раз
казались глаза эти добрыми, излучающими пучок света, а иной раз словно
оценивающими что-то, но всегда - да, всегда ему было неприятно понимать, что
актерка изучает его. Интерес ее был неспроста - вот в чем дело. За взглядом
этим ощущал он что-то нехорошее, что-то тревожное для себя.
Да, вспомнил вдруг случайно: героиню пьесы арбузовской звали не Лиля, а
Лика, хотя какое это имеет значение? Но все же почему Лика? Зачем эти
странные имена, если за ними не скрыт какой-то особый смысл? Просто прихоть
автора? Марат - это понятно: за ним стоит его героический предшественник.
Имя выделяет его из обыденного ряда обыденных людей. А Лика? Может, только
то, что это, должно быть, нежный лепесток и не более того.
И, вообще, собственно, из-за чего сыр-бор? А сыр-бор, судя по всему,
был в том, что фоном всего действия, всей их непонятной любви, фоном была
война, такая, какой до того никогда не было, такая, какой, не дай того Бог,
кому и когда испытать еще; и любовь сразу на фоне этом приобретала
трагический оттенок, становилась тем "настоящим", ради которого и жить-то
стоит. А Лику, как приз, слабый уступал сильному.
Как более достойному?..
Да - нет же. Это была другая пьеса. Она была про людей, про живых
людей, которые ошибаются и совершают человеческие вполне глупости, и берут
на себя обязательства и живут без любви, хотя "жизнь дается человеку один
только раз". Но мы люди, мы не компьютеры, если мы перестанем ошибаться,
значит, мы перестанем жить. Эта пьеса была уже про живых людей, это был тот
период, когда предметом литературы стали уже люди, а не идеи, которые нужны
были системе, а исследовать систему саму еще не пришло время. "Большое
видится на расстоянии", - так сказал поэт.
Уже прошли Розовские "Летят журавли", уже прогрохотал на реактивном
истребителе Евгений Урбанский в ясной голубизне "Чистого неба", а его
девочка-жена всей своей жизнью доказала, что любовь не продается, даже на
тушенку не меняется в голодное время, а юный и сразу ставший легендарным
Олег Табаков перерубил все мещанские комоды боевой шашкой своего деда.
И "Вечно живые", и "Летят журавли"...
И было "Возвращение" Андрея Платонова. Жизнь входила в литературу, и
ничто уже не в силах было остановить это движение. Можно было еще ставить
какие-то плотины, провозглашая каких-то Ивановых гениями земли русской, а их
толстые книжки называть романами века, но это пустое все - все пустое.
Страна, в которой вновь стали печатать Бабеля, Платонова, пьесы Булгакова и
которая уже прочла "Один день Ивана Денисовича", - эта страна была обречена
иметь свою литературу.
Я тяну, я готов говорить о чем угодно, только бы подольше не говорить
по существу. Я понимаю, что мне не хочется говорить о том, что произошло,
потому что не могу понять, как могло это случиться, но слишком часто в жизни
друга моего происходили истории, которые нельзя оправдать логически. А
понять и оправдать - осмыслить, это то, что составляет суть интеллигента...
Мы же с вами интеллигентные люди, не правда ли?
Все. Решаюсь. Итак.
Да, это была весна, и целый день шпарило солнце, шпарило нещадно, и