"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу авторазадело, что он тупой, что до него не доходит смысл того, в чем другие люди
смысл видят. Если текст читать - стихи читать, как текст, несущий какую-то информацию, то иной раз сущая ерунда получается. Когда это: "моя любимая стирала" или "любовь не вздохи на скамейке" - это понятно, но... на поэзию что-то не похоже. А здесь вот абсурд какой-то, какое-то нагнетение чувств, которое и ничем не обосновано: "В посаде, куда ни одна нога не ступала, лишь ворожеи да вьюги ступала нога, в бесноватой округе, где и те, как убитые, спят снега..." - что это, что это такое ваша непонятная поэзия? спрашивал он будто кого-то, а спрашивал-то - себя. Себя спрашивал, потому что спросить некого было. Спросить-то некого было, потому что все все знали, и только он один - не знал. Стыдно... когда все знают - не знать. "Пью горечь тубероз, небес осенних горечь и в них твоих измен горящую струю. Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ, рыдающей строфы сырую горечь пью". Все было непонятно, непонятно что такое есть - тубероз. Может, напиток какой, раз его пить можно. Это грубо, - думал он, - это не поэтично - напиток. Наверно, не поэтично, но это понять можно, а вот пить "небес осенних горечь" да еще и "измен горящую струю". Это понять нельзя. Умом понять нельзя, а если не умом, то чем же? А? Чем? Чем понять-то? И что понять? Спрашивать было нельзя: он и так слишком часто попадал в нелепые ситуации из-за своей слишком умной физиономии. От него всегда ждали чего-то, соответствующего внешности, но он-то знал про свою умность все. Он вдруг это вспомнил, этот случай, который с ним на Домбае был. Были там бывшие одноклассники Виктора, и он - девятиклассник. Брат его за собой везде таскал, по всем лесам марийским и рекам, а тут и на Кавказ взял. На Домбае в те временна только два маленьких альпинистских лагеря было, да площадка под палатки "диких" туристов. Да еще кладбище альпинистов. Они только еще палатки начали ставить, когда к ним подошли двое, оказалось - москвичи одного из лагерей. У них срок путевки кончился, и они искали попутчиков, чтобы идти через Клухорский перевал. Но все устали, и хотелось отдохнуть дня два хотя бы. - А че отдыхать-то, на море отдыхать будем. Нам только вверх подняться, а там сядем на ледник и вниз спустимся, как на эскалаторе, - весело говорит белобрысый парнишка, и девица смеется: - Че отдыхать-то? И Петр поддержал их: очень ему к морю хотелось, хоть и понимал, что потом долго будут грезиться розовые - нет, не так: голубые с темной зеленью на розовом почему-то небе - вершины с нахлобученными или заломленными шапками из снегов - да, так, - будут грезиться горные ему вершины. И голубые озера в чашах меж заснеженных склонов. - Ребята, правда, пошли. Что нам здесь сидеть. После отдохнем. На море. Клухори-то вон, до него рукой подать, а там сядем и поедем. Как в метро. И тащить на себе ничего не надо. Рюкзаки рядом на ледник поставим. Поставим и поедем. Когда идти? - спросил он москвичей. Тут все рассмеялись. - Значит, не пойдете? - говорит белобрысый. - Отчего ж не пойдем? Можно и пойти, раз на эскалаторе, - ответил Петр |
|
|