"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу автора

крупными и вальсировали в темно-синем воздухе, а юная девочка Аля в серой
цигейковой шубке и в белом теплом платке была изумительно хороша, потому что
стояла перед уличным фонарем, и свет этот был за ней, был контровым, и
потому силуэт ее словно светился, словно аура была вокруг. Вот как было.
Проворов не сразу услышал ее голос, потому что говорила она тихо, как
бы для себя: "И медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна,
дыша духами и туманами, она садится у окна. И веют древними поверьями ее
упругие шелка, и шляпка с траурными перьями, и в кольцах дивная рука..."
Голос Али был тих, но Петр вдруг впервые услышал мелодию, которая была
вплетена в плоть слов. Он услышал вдруг то, что было за смысловым рядом
слов. Это, может, было в Алином голосе, в его неспешном движении, в
интонациях... Но и слова-то какие колдовские: "...веют древними
поверьями..." Никогда, никогда бы не подумал он, что это написано тем же
человеком, который хулиганил в школьном учебнике: ".. в белом венчике из роз
впереди Иисус Христос".
А чего стоит это слово - "упругие". "Упругие шелка". Не только ткань
здесь сопротивляется движению, само звучание слов сопротивляется. И шорох
ткани... А "дивная рука"...
Вот ведь как это получилось, вот ведь как... Услышал. Он тогда и
Алю-то, вроде, впервые увидел. Она была мила, у нее были зеленые глаза и
тяжеловатая нижняя челюсть, которая говорила только о характере, но она была
полукровка, и уже даже только из-за этого - хороша.
Город наш в те времена был зеленый и маленький. В 1966-ом я насчитал
каменных домов штук двадцать, а первый асфальт положили на улице Пушкина, и
было это в году пятьдесят четвертом. Население города составляли люди
приезжие в основном. Это те, которых вместе с заводами везли из Ленинграда,
из Киева (или это была Одесса), из Москвы в первые месяцы войны. Приезжие
ассимилировались: повыходили замуж за марийцев, переженились. И дети от этих
браков рождались очень красивые. Особенно девочки. За нашими девочками из
всего Союза приезжали женихи. Ехали якобы в командировку военные и
проектировщики из Москвы, ехали в командировку, а уезжали с женами.
Известные красавицы были. Вот и Аля такая была...
Домой в тот день вернулся Проворов поздно, а вот утром, как проснулся,
сразу же полез в книжный шкаф. Шкаф был особый, шкаф не покупался в
магазине, а, может, и не продавали их в Йошкар-Оле в магазинах. Во всяком
случае - этот был изготовлен краснодеревщиком на заказ, изготовлен из
мореного дуба, и в шкафу этом была библиотека, которую собирала мама. И
Виктор собирал. Книг Блока там не было, а вот Пушкин был в желтом "супере" с
виньетками, был Лермонтов в голубых корках. Лермонтова, наверно, как купили,
так и поставили и больше не трогали - книжечки стояли в картонных коробках
по две. А, может, их оставили в коробках для сохранности - чего не знаю,
того не знаю и говорить зря не буду. Были на полках за стеклом: Ромен
Роллан, Джек Лондон, Диккенс и Чехов. И Жюль Берн с Майн Ридом. На верхней
полке стояли тома Ленина, а во втором ряду прятался Сталин. Но я не об этом,
не о Сталине с Лениным, я о том, что Проворов вспомнил, что и у него есть
библиотека. И не просто библиотека, а собрания сочинений. К тому времени
появились в ней и шесть маленьких томиков Есенина. Вот какое богатство, а он
вроде и не знал. Прочесть сразу все это было невозможно, но очень
захотелось. И именно сразу. Все. Все, потому что он "засиделся на старте".
Отстал от всех. Как всегда. Но не в этом даже дело: его впервые, кажется,