"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу авторакрупными и вальсировали в темно-синем воздухе, а юная девочка Аля в серой
цигейковой шубке и в белом теплом платке была изумительно хороша, потому что стояла перед уличным фонарем, и свет этот был за ней, был контровым, и потому силуэт ее словно светился, словно аура была вокруг. Вот как было. Проворов не сразу услышал ее голос, потому что говорила она тихо, как бы для себя: "И медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна. И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпка с траурными перьями, и в кольцах дивная рука..." Голос Али был тих, но Петр вдруг впервые услышал мелодию, которая была вплетена в плоть слов. Он услышал вдруг то, что было за смысловым рядом слов. Это, может, было в Алином голосе, в его неспешном движении, в интонациях... Но и слова-то какие колдовские: "...веют древними поверьями..." Никогда, никогда бы не подумал он, что это написано тем же человеком, который хулиганил в школьном учебнике: ".. в белом венчике из роз впереди Иисус Христос". А чего стоит это слово - "упругие". "Упругие шелка". Не только ткань здесь сопротивляется движению, само звучание слов сопротивляется. И шорох ткани... А "дивная рука"... Вот ведь как это получилось, вот ведь как... Услышал. Он тогда и Алю-то, вроде, впервые увидел. Она была мила, у нее были зеленые глаза и тяжеловатая нижняя челюсть, которая говорила только о характере, но она была полукровка, и уже даже только из-за этого - хороша. Город наш в те времена был зеленый и маленький. В 1966-ом я насчитал каменных домов штук двадцать, а первый асфальт положили на улице Пушкина, и было это в году пятьдесят четвертом. Население города составляли люди из Киева (или это была Одесса), из Москвы в первые месяцы войны. Приезжие ассимилировались: повыходили замуж за марийцев, переженились. И дети от этих браков рождались очень красивые. Особенно девочки. За нашими девочками из всего Союза приезжали женихи. Ехали якобы в командировку военные и проектировщики из Москвы, ехали в командировку, а уезжали с женами. Известные красавицы были. Вот и Аля такая была... Домой в тот день вернулся Проворов поздно, а вот утром, как проснулся, сразу же полез в книжный шкаф. Шкаф был особый, шкаф не покупался в магазине, а, может, и не продавали их в Йошкар-Оле в магазинах. Во всяком случае - этот был изготовлен краснодеревщиком на заказ, изготовлен из мореного дуба, и в шкафу этом была библиотека, которую собирала мама. И Виктор собирал. Книг Блока там не было, а вот Пушкин был в желтом "супере" с виньетками, был Лермонтов в голубых корках. Лермонтова, наверно, как купили, так и поставили и больше не трогали - книжечки стояли в картонных коробках по две. А, может, их оставили в коробках для сохранности - чего не знаю, того не знаю и говорить зря не буду. Были на полках за стеклом: Ромен Роллан, Джек Лондон, Диккенс и Чехов. И Жюль Берн с Майн Ридом. На верхней полке стояли тома Ленина, а во втором ряду прятался Сталин. Но я не об этом, не о Сталине с Лениным, я о том, что Проворов вспомнил, что и у него есть библиотека. И не просто библиотека, а собрания сочинений. К тому времени появились в ней и шесть маленьких томиков Есенина. Вот какое богатство, а он вроде и не знал. Прочесть сразу все это было невозможно, но очень захотелось. И именно сразу. Все. Все, потому что он "засиделся на старте". Отстал от всех. Как всегда. Но не в этом даже дело: его впервые, кажется, |
|
|