"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу автора

он, прослышав про секрет ловли такой, рыбачил на жеванного червя. Над ним
пошутили, а он всерьез принял. Но что-то на червя того все же поймал. И про
этот случай вспоминали все не один год. Может, тоскуя о детстве... И еще
вспоминалось почему-то расплавленное в Кокшаге солнце, которое слепило своим
золотом так, что поплавка не было видно, поплавок исчезал, а в глазах среди
золотого того расплава двигались темные тени кругов.
Может, стоило написать рассказ о том, как пошли они с Лешкой на
"этюды", пошли собирать впечатления, чтобы потом написать рассказ "как у
Хэма", но что толку с того, что сейчас-то мог он придумать! Тогда было
тогда - философски замечу я - и никакого рассказа у него не получилось. И
это факт.
Хотя... хотя он догадывался, в чем тут дело, он догадывался, что, для
того чтобы писать, надо быть другим человеком, человеком с другой судьбой, с
другим характером. Он понимал, что работа писателя сродни работе актера. Но
актер живет в "предполагаемых обстоятельствах", созданных режиссером и
драматургом, а писатель сам создает эти "предполагаемые обстоятельства" и
помещает в них своих героев, но, чтобы создавать обстоятельства и героев,
нужно было иметь свой собственный жизненный опыт, нужно хотя бы что-то
хотеть в жизни, что-то знать о ней такого, что другие не знают или не
догадались заметить... Ведь в аксеновских Вале Марвиче, в Максе есть
главное: цельный характер, а он? У него все нелепо, неполноценно,
неинтересно. И в то же время - нестерпимая уверенность, что он должен
сказать, написать непременно должен, но что? О чем писать, раз жизнь
проносится мимо, и он только лишь движется в ее течении.
- Ты умный, - сказал ему Лешка. - Ты с девицами не связываешься.
Он все еще бегал от Надежды, даже институт забросил, чтобы не
наткнуться на нее случайно.
- А отчего ты с девицами не связываешься? Вон Роза Бланк... Ирка с тебя
глаз не сводит...
- Мне с ними не интересно, - сказал Петр, и это было правдой, но... не
совсем, что ли... Роза была маленькая, рыженькая евреечка. Очень милая.
Наверное, кому-то здорово повезет, потому что в ней доброта была готова
излиться на любого, кому доброта эта нужна. И писала она странные стихи: "И
радуга, как патока, стекает по стеклу". Сравнение было нелепым, потому что
радуге некуда течь, но на языке, на небе... - над верхними зубами вкусно
ощущались звуки "ст": стекает по стеклу. Да, звуки были ощутимы на вкус, они
ощущались языком... Это как у Пастернака: "Затеплен апрель, возмужалостью
тянет из парка, и реплики леса окрепли". Здесь тоже все языком ощущается.
Почти каждый звук. Эти "апр", "парк", "реп", "креп"...
А Ирка была глупая. И непонятно было, как такое могло родиться и
вырасти в Ленинграде, в самом-самом городе страны. А Галя Дюкова... Когда
снимала она очки, зрачки ее близоруких глаз расширялись и лицо становилось
растерянным и беззащитным. Хотелось ее обнять и спрятать от всяких невзгод.
Беречь ее хотелось. Оберечь. Загородить собой, чтобы никто не поранил.
Нарочно или ненароком.
Но... да, ему было неинтересно с ними. Это было правдой. Ему было
неинтересно с ними, потому что он был другой, потому что он был не такой,
как все другие парни. Он это понял и принял для себя как должное. Он знал
откуда-то, что принесет только несчастье... Любой, кто окажется рядом с ним.
Сексуальный опыт, как сказали бы мы сегодня, приобрел он, даже для того