"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу автора

Потом, уже утром, когда солнце осветило луг и бугор, то на яркой,
влажной их зелени оказались коровы; в памяти осталось, что были они белые в
черных и коричневых пятнах. Они спускались вниз по солнечному склону и
исчезали в сером и густом тумане внизу. Но это было уже потом, а ночью они
сидели у костра, и Проворов все пытался запомнить, что видел он, что слышал.
Озеро было большое, и на другой его стороне горели два костра, как два
желтых глаза. И он подумал, что это напоминает ему картину Чюрлениса: бугор,
темный от леса, так походил на припавшего к воде огромного зверя,
таинственного, но не страшного. А справа в кустах пела свою, такую
нескончаемую, песню маленькая речушка, в которой сказочно колыхались
водоросли и стояли, а потом начинали двигаться еще какие-то тени. Возможно,
это была форель.
Лешка сопровождал его в этом походе не столько за компанию, сколько от
сердечной своей тоски. Он так активно ринулся в развитие отношений с
Надей-Надеждой, что не заметил, как "приплыл", потому что в результате этих
отношений появилось последствие, которое требовало решений - решений Надежда
требовала, и решаться на что-то было надо, но решать ничего не хотелось, и
Лешка от решений тогда бегал, отодвигая, перенося "на завтра" решение своих
решений. Бог наделил его поэтическим талантом, и Лешка пописывал стихи
слегка, играючи, не думая ни о "служении", ни о призвании - он вообще-то до
того времени ко всему относился легко, но Надежда пропустила все сроки, и
решать уже нечего было, нужно было жениться, жениться, и нечего тут решать
боле. Вот так обстояли его дела. И была еще Валентина... А талант у него был
легкий, моцартовский. Он мог подобно герою "Египетских ночей" ринуться в
стих сразу, импровизируя легко и с увлечением на заказанную в "У заставы" -
был такой пивной зал на Сенной - на любую заказанную тему... за кружку
пива...
Та ночь у озера оказалась мучительной и долгой. Они заготовили заранее
сучья и ветки, сложили огромную кучу, а потом разожгли костер, и все было
хорошо, и жар костра жарил лица, и костер все вытягивал голодные свои языки,
метал их и вылизывал тьму вокруг. Они так и просидели на бревнышке у костра
всю ночь без сна. К тому же дровишки выгорели быстро, и нужно было уходить
во тьму, чтобы найти хоть что-то... В общем, маета да и только.
Домой они шли невеселы и бессонны. И дорога не показалась им такой
"верной", какую пообещал великий вождь. Может, потому, что шли они уже в
обратную сторону.
Дома - дом был комнатой в общежитии на троих, дома он несколько вечеров
просидел над бумагой, описывая то, что он видел на озере, но писал, словно и
он ловит рыбу, но не на Биг Ривер, а на Комсомольском озере. И все время ему
хотелось назвать себя в этом рассказе так же, как у Хемингуэя, - Ником. Он
писал, что стоит в воде и пескари тыкаются ему в пальцы ног, щекоча их и...
и рассказ не получался. Рассказа не было.
Может, дело в том, что писать нужно было о том, как рыбачили они с
Виктором за Куяром на третьем пляже или близ Сенькино на Кокшаге недалеко от
крутого и широкого поворота реки. И пескари те были бы к месту, потому что
то щекотание их, то касание их пальцев его ног было не выдумано, а было его
собственными ощущениями на рыбалке. Рыбачили они чаще "внахлест", без
грузила, забрасывая крючок под кусты. Там "гнездились" язи. Виктор сидел на
корме долбленки, управляя одним веслом, а Проворов забрасывал удочку с
берега. Был с ними в этих рыбалках еще Шомпол - Володька Шебалкин. Однажды