"Дмитрий Михайлович Балашов. Отречение (Роман) (Государи московские; 6)" - читать интересную книгу автора

Люди, однако (и к счастью!), не ведают своего будущего. Предсказать
грядущее невозможно по одной простой причине: ибо еще не совершены
поступки, которые его определят. Время нашей активной жизни - это красная
черта свободы воли, свободы волевого исторического творчества. То, что мы
совершим - будет. Иное, не содеянное - не состоит. А за ошибки в выборе
пути народы, как и отдельные люди, расплачиваются головой.
И всегда при этом действует, всегда проявляет себя в решениях
человеческих инерция прошлого.
Еще почти целое столетие эпигоны пытались восстановить, спасти и
утвердить утраченное величие монгольской державы, упрямо не желая
понимать, что они - эпигоны и что прошлое невозвратимо, и ежели не ушло
еще, то уйдет неизбежно, как уходит ветшающая жизнь.
И суздальский князь, наконец-то вырвавший власть из рук москвичей,
совсем не понимал поначалу, что защищает прошлое и что прав не он, а
упрямый московит, митрополит Алексий.
А москвичам виделись разве возращенные в лоно Русского государства
Киев и Галич с Волынью, завоеванная Сибирь и покоренная Азия, Кавказ и
Черное море и неведомый, безмерно далекий Дальний Восток?! Когда в
ближайшее "одоление на враги" и то уже не верилось!
И что тут сказалось первее? Упорство ли князей, решимость бояр и
ратников, провиденье и государственный ум Алексия? А быть может, и то, что
не является историей, но всегда - жизнью: труд пахаря, терпение бабы, на
подвиги и смерти рождающей и воспитывающей все новых и новых русичей?
Неясное, являемое зримо токмо в вековых усилиях мужество всей земли?!


ГЛАВА 3

Верить - да! Поверить было трудно, да и не во что, почитай! Но русичи
той поры рассуждали мало, зато много работали. Тем часом, как в Литве и
землях ордынских ржали кони, проходили рати и стлался по земле тяжкий дым
сгорающих городов, на Руси сочиняли и переписывали книги, творили дело
культуры, от коего одного становится прочным сотворенное воеводами, водили
детей и строили, строили, строили. На Руси стучали топоры.
Отец, скинув плотный татарский армяк, подсучил рукава и, сужая глаза
в ножевое лезвие, подымает секиру. Сын-подросток делает то же самое,
повторяя все движения родителя. Первый удар расчетливо и плотно лег к
основанию ствола. Заполошно полоща крыльями, из тьмы вознесенных ветвей
сорвался, уходя в чащу леса, тетерев. Скоро переменные удары секир:
плотный - легкий, плотный - легкий, отца и сына - наполнили громким
дятловым т╕ктом пустыню зимнего бора. Когда ствол сузило в тонкий
смолистый перехват и дерево стояло, будто подъеденное бобрами, отец, молча
кивнув сыну: "Отойди!" - сделал еще два-три расчетливых удара и надавил
широкою твердой ладонью, не рукой, а лапищей, на искрящийся инеем ствол.
Дерево, мгновение раздумчиво постояв, качнулось, сперва чуть заметно, лишь
дрогнула крона, и начало клонить туда, куда вела его мозолистая
крестьянская длань. Но вот и пошло, и пошло, резвее, резвее, и, взметая
вихрь, круша мороженый подрост, медно-ствольной громадою рухнуло, вздынув
серебряное облако холода и глубоко впечатав в обнастевший, слежавшийся
снег прямую свечу своей царственной, стройной красоты. Отец кивнул