"Дмитрий Михайлович Балашов. Отречение (Роман) (Государи московские; 6)" - читать интересную книгу автора

удоволенно, повел глазом в ту сторону, где дергал оглобли прядающий ушами
испуганный конь, подошел, разгребая и отаптывая снег, к очередному
оснеженному великану, меченному хозяйским топором еще по осени. Сын ступал
вослед за отцом, волоча оба армяка. По лицу парня широко разливался
ало-розовый девичий румянец, от плеч и спины шел пар.
- В сани кинь! - деловито примолвил отец и опять споро и точно
погрузил наостренную секиру в ствол дерева.
Завеса мерцающего инея опускалась окрест, истаивая на рубахах
разгоряченных древоделей, а отец с сыном все рубили и рубили, не
прерываясь, ведя слаженный деловитый перестук крестьянских секир. И вот
уже второй ствол качнуло в вышине и кракнуло понизу, у переруба. И отец,
не тратя слов, отшиб рукавицею парня посторонь, ибо ствол, надломясь не в
черед, должен был посунуться комлем в их сторону. И когда рухнуло и начал
оседать снежный вихрь, пошел, тяжело ступая, к третьему. А парень, чуть
побледневший, сторожко следовал за родителем, пугливо оглядываясь на
своевольное дерево.
- Птаху Стрижа знал? - не оборачиваясь, негромко вопросил отец. - Ево
комлем так вот и убило! - Он помолчал, с хрустом уминая снег. - Через трои
д╕н никак токмо и обрели в лесу. Дак соболь у ево в те поры все щеки
объел... - Еще помолчав, прибавил: - Никогда не стой едак-то, прямь
колоды! - И вновь оба надолго замолкли, взявшись за рукояти секир.
Уже когда сидели на дровнях и ели хлеб, накинув на плечи армяки, сын
повестил, заботно поглядев сбоку на сосредоточенно, точно конь, жующего
родителя:
- Даве Перка приходил, прошал: меду станем ли куплять у ево? Мамка
сказывала.
- А, мордвин! - без выражения, слегка кивнув, отозвался отец. И, уже
обирая крошки с бороды и усов, вопросил: - Чево просит?
- Секира ему надобна, да портище прошал...
Отец встал. Издрогнув, вздел армяк. Застегнул на грубые костяные
пуговицы. Опоясался шерстяным тканым поясом, подхватил секиру. Медлить
особо не стоило, солнце уже низило, косым золотом пронизая лес, немой,
молчаливый, задумчивый, но уже весь полный смутным предвестьем весны.
- В татарах, слышь, нестроение! - обронил отец, и сын, склонив
голову, понял невысказанное: с мордвой, на землях которой сидят ноне они,
нахожие суздальские русичи, мир, доколе мир с ханом. И новый князь, Митрий
Костянтиныч, хотя и сел на великий стол... Сел-то он сел... А все за
старым князем, Костянтином Василичем, было прочнее как-то! А теперя
Москва, вишь, да хан... Тут терем срубишь, а тут те его на дым спустят!
Раздумывал мужик. Он тяжко вздохнул, но смолчал и принялся обрубать
сучья. Подвели коня, подтащили подсанки. Ствол вагами, изрядно покряхтев,
навалили-таки на дровни, крест-накрест перепоясали вервием. Сперва
казалось, что и конь не здынет, но конь взял. И уже когда миновали глубину
снегов и вывернули на зимник, оба, сперва отец и мгновением позже сын,
вскочили на дровни и погнали коня рысью под угор. Лучи солнца уже
золотились и багровели. Сын держал наизготове припасенную для всякого
лихого случая рогатину. Мало ли кто встренет дорогой? Домой все-таки
стоило воротить до темна.