"Дмитрий Михайлович Балашов. Отречение (Роман) (Государи московские; 6)" - читать интересную книгу автора

постигает премудрость церковную, учится чтению по Псалтири и письму, а
паки научается вере православной и благочестию. Но верховой езде и
воинскому искусству, обхождению с чинами двора и думы, истории и законам,
прехитрым извивам политики учат его Вельяминовы. Василий Василич взял на
себя воинскую науку подрастающего князя, его брат Тимофей, книгочий и
книжник, - изучение "Правды русской", "Амартола" и Несторовой начальной
летописи. Писаная мудрость, впрочем, дается Дмитрию с трудом. Со слов, по
изустному речению постигает он больше, чем из строгих, пахнущих кожею и
чем-то отпугивающим его книг. Лениться, однако, отроку не позволяет
Алексий, успевающий доглядывать за всем, что касается воспитания и обихода
наследника. Есть еще, правда, второй княжич, младший, Ванята. Шура успела
родить двоих мальчиков от князя Ивана. Но тот, хоть и разумом светел и
добр, но какою-то, юною беззащитностью слишком напоминает отца своего,
несчастливого Ивана Иваныча Красного, и потому все надежды Алексия
сосредоточиваются пока на старшем, на Дмитрии...
Вот вереница красиво разряженных всадников, вытягиваясь, скачет по
лугу. Звенят птицы над головою, текут в промытом весеннем молодом небе
белые облака. И лес свеж, и сверкает молодая яркая листва, и у Дмитрия уже
высохли слезы обиды на лице, он улыбается, понукает коня, и жеребец с рыси
переходит на скок, и отрок с упоением взлетает в седле, выпрямляясь и чуть
откидываясь назад, как учил его Микула.
Трубят рога. Загонщики гонят дичь в открытое поле. Вот уже первый
сокол, освобожденный от колпачка, взмыл в небеса и оттуда, пореяв немного,
озираясь и расправляя крылья, рушит стремглав вниз, сбивая с полета
отчаянно орущую крякву. Вот вельяминовский сокол подбил зайца. Митя, кусая
губы и уже гневая, оглядывается на своего сокольничего: ну же, да ну,
скорей! Но княжеский красный кречет, дорогой челиг, привезенный аж с
Терского берега, пошел кругами, только еще примериваясь к добыче, меж тем
как сокол Ивана Вельяминова опять ринул вниз у него под клювом и уже
взмывал ввысь с пестрою куропаткой в когтях. Маленький Дмитрий стал в
ярости бить кулаками по конской шее, жеребец встал на дыбы, едва не
выронив княжича из седла. И опять Микула, не мысля худого пред братом,
помог Дмитрию, промчавши мимо и указав плетью в сторону, к просвечивающей
меж стволов воде. Дмитрий, уразумев, совсем по-княжески, повелительно,
кивнул своему сокольничему и помчал вослед за Микулой. Не снимая шапочку с
глаз своего сокола, младший Вельяминов пропустил князя вперед, и тут же
целая стая уток с кряканьем и оглушительным хлопаньем крыльев вырвалась из
камышей.
- Пускай!
Челиг вновь взмыл и ринул в середину стаи. Крупный селезень, теряя
перья и кувыркаясь, полетел вниз, а челиг, сделав немыслимый прыжок в
воздухе, подбил утку и успел, настигнув стаю, ухватить вторую, которую и
понес в когтях, снижаясь на призывный свист сокольничего. Дмитрий, позабыв
давешнюю обиду, хлопал в ладоши. Микулин доезжачий по знаку господина
скинул порты и борзо сплавал за двумя подбитыми челигом птицами. Княжич,
счастливый, привязал уток к седлу и гордо, разгорясь лицом, огляделся
кругом. Охота продолжалась.
Сколько мелких обид и уколов самолюбия, сколько промахов, допущенных
не очень внимательным к юности Иваном Вельяминовым, понадобилось, чтобы
совершилась трагедия, разыгравшаяся спустя много лет, уже после смерти