"Дмитрий Михайлович Балашов. Отречение (Роман) (Государи московские; 6)" - читать интересную книгу автора

порядок и препроводить повязанных ушкуйников на княжеский двор.
Дмитрий Константиныч, высокий, сухой, кричал, гневал, белый его конь
задирал морду, роняя клочья пены с отверстой пасти, грудью, золотою
чешмой, сверкающей сбруей шел на толпу. Князь в алом опашне грозил плетью,
грозно поводил очами. А за Дмитрием, придержав коня, в дорогой русской
собольей шубе высился, сидя на коне, как на столе княжеском, татарин (руки
в перстнях, мохнатая шапка седых бобров закрывает лоб) и не шевеля бровью,
с каменным плосковатым ликом глядел на мятущуюся толпу русичей, на
полоняников, коих урусутский князь добыл по ханскому слову, на возы с
товаром... Глядел и не шевелил бровью, точно истукан, точно каменная баба
степная. Князь служит хану - все хорошо! Все как должно быть! И пусть он
кричит, и ругает, и грозит плетью русичам, на то он и князь, подручник,
слуга. Вс╕ хорошо! Здесь, на Руси, порядку больше теперь, чем в Сарае, где
уже устали убивать ханов одного за другим...
Площадь пустела. Отхлынувший вал горожан оттесняли к тыну, к
купеческим лавкам. И Дмитрий остановил коня, сердито глядя поверх голов на
едва укрощенное море людское.
И тогда встал Гридя Крень. Встал со связанными назади руками,
крикнул:
- Княже! Слышь! Митрий Кстиныч! - Отмотнул головою ратнику,
ухватившему было его за плечи. - Слышь! Ты! За твово батьку Новгород
Великий в Орде стоял, а ты цьто?! Кому служишь, ентим, что ль?! - кивнул в
сторону татарина. И князю ("Все одно пропадать, дак выскажу напоследок!")
кинул: - П╕с ты и есть! Шухло! На татар бы рати повел, коли ты великой
князь володимерской! Стойно Михайле Святому! А ты? Вместо того чтобы Сарай
зорить - своих, русичей, выдавать бесерменам! Кто ты есь после того?
Стерво татарское! Пес приблудный! Пес! Пес! Пес!
- Молчать! - поднял, освирепев, плетку Дмитрий. - Убью!
Крень извивался, рвал стянутые руки.
- Эх, нож бы мне!
Поднял плеть Дмитрий, страшно отемнев и перекосясь лицом. Но не
ударил. Связанного ушкуйника уже валили в сани, затыкали рот. Оглянул
зверем растиснутых по краям площади смердов, узрел плачущих баб, узрел
чужие, остраненные, насупленные лица посадских, круто заворотил коня.
У крыльца терема Дмитрий Константиныч в сердцах шваркнул оземь
дорогую плеть, соскочив с седла, крупно пошел по ступеням, ослепнув от
ярости, готовый бить, увечить, рубить кого-нито... Бухнула тяжелая дверь
покоя.
Брат Андрей и ростовский князь Константин Василич сидели за столом с
избранными боярами. Еще и беглый стародубский князек жался в углу.
- Усмирил? - поднял на брата укоризненный взор Андрей. И не
договорил, но по взгляду, тяжелому, сожалительно-остраненному, понял
Дмитрий иное, недосказанное старшим братом. "Понял, - говорил ему,
казалось, Андрей, - почто я сам отступил вышней власти и стола
владимирского?"
- Смерды едва не свободили татей! - сказал, валясь на лавку, Дмитрий.
- Теперь етот Каирбек хану донесет...
- Я тебе не стал допрежь баять, - отозвался Андрей. - А в Нижнем так
и еще хуже створилось!
- Игумен Дионисий с амвона проповедь говорил! - подсказал боярин