"Дмитрий Михайлович Балашов. Отречение (Роман) (Государи московские; 6)" - читать интересную книгу автора

А ежели пораженья и беды? А и то спросим: продолжает ли помнить народ,
уходящий в ничто, о веках величия своего? Люди еще живут, еще ведется
молвь на том, прежнем, великом языке, но уже и обедненном, и искаженном, а
памяти уже нет, уже лишь смутные преданья проглянут в редких байках
стариков... Народ исчезает с памятью своею. И уже другим и другой славе
отданные, и словно бы и сами иными видятся реки, леса и холмы, и земля
постепенно поглощает, окутывая и погребая в себе, памяти старины уставшего
жить племени.
Так есть ли смысл в этом вечном обновлении земли? Есть ли высшая цель
в постоянной гибели новых и новых народов? И почему мы, жестоко и жадно
разрушая зримые цивилизации, начинаем затем по крупицам, по черепкам, по
монетам, сокрытым в земле, восстанавливать прошлое, пытаться понять язык
тех, кто прошел и ушел и не вернется уже никогда, никогда больше? Что нам
в том?
Но и не самая ли это большая услада на тернистом пути познания -
узнавание прошлых эпох, цивилизаций, несхожих с нашею, и культуры иной?
Чему может научить история? Не повторять прежних ошибок? Мы их
повторим все равно! Гордости? Гордиться можно (и даже легче!) незнанием!
Или это продление жизни, мысленный, зримый воображению путь через
столетия? И даже поняв цепь причин и следствий, железную череду этнических
смен, взлетов и падений, в которые выстраивается наконец познанная нами
история человечества, даже поняв, повторяю, можно ли (тем более!) изменить
сущее, спасти от гибели уставший народ, перечеркнуть предначертанное
природой... И, однако, не в этих ли вечных стремлениях перечеркнуть,
воспретить, восстать, воскреснуть, не в них ли подлинная жизнь, а все иное
- лишь тени ненастных облаков на любимом лице?
Волны времени, подмывая век за веком осыпи слежавшихся глин, рушат
наконец сухую кромку затравяневшего берега. Обнажаются игольчатые
скопления древних белемнитов, окостеневшее дерево, треснувшая
небесно-голубая бирюзовая бусина, а под нею коричневая, окаменелая кость.
Проходят, протекают, меняясь, тысячелетия, века, годы...
И я вновь берусь за перо, ибо труд мой стал уже больше меня самого, я
должен его докончить во что бы то ни стало и даже умереть не вправе прежде
конца.


ГЛАВА 1

Ветер осени оборвал с ветвей последнюю украсу пожухлого великолепия
нерукотворной парчи, обнажив сиреневые от холода тела берез и сизую, седую
полосу тальника вдоль дальнего, низменного берега разбухшей от осенних
дождей, холодной даже на взгляд громады Волги.
Уныли, пожухли и сами заволжские дали. Сквозь редину ветвей
облетевшего сада сквозисто гляделось белесое небо - грустное, холодное и
далекое, с редкими уже птичьими стадами, улетающими на юг, в земли
незнаемые. И редкие порхающие в воздухе игольчатые снежинки, и забереги на
старицах, и по утрам лед на лужах расхристанных осенних дорог, которые до
звона сушил теперь упорный осенний ветр, - все говорило о том, что
подступила пора зимы, пора волчьего воя и утренней тьмы на путях, пора
метельных заносов, и скоро уже прозрачной бронею оденет стремнину волжской