"Дмитрий Балашов. Похвала Сергию (Исторический роман)" - читать интересную книгу автора

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Беременная Мария стояла в притворе. Когда за проскомидией
(приготовлением святых даров в алтаре), после пения <трисвятого> (<Святый
Боже, святый крепкий, святый бессмертный помилуй нас!>) хотели начать
честь Евангелие, ребенок внезапно завопил в утробе. Она охватила живот
руками, стояла ни жива ни мертва. Вторично, уже когда начали петь
херувимскую песнь: <Иже херувимы...> - младенец вновь внезапно заверещал
на всю церковь. И в третий раз возопил, когда иерей возгласил: <Вонмем
святая святым>.
Тут уж заволновались и все окружающие. Женщины и мужчины стояли тогда
в храмах, не смешиваясь, на левой и правой сторонах собора, и потому толпа
вокруг Марии была сплошь своя, бабья, настырная и любопытная, и
любопытно-бесцеремонная.
Но надо объяснить тут, что же такое литургия? Литургия, или обедня,
это главное, основное, ежедневное богослужение православной церкви.
По евангельской легенде в ночь накануне того дня, когда его, по
доносу Иуды, схватила стража, чтобы увести на казнь, Иисус, уже
прозревавший свой скорый конец, сидя с учениками за позднею трапезой, в
задумчивости разломил хлеб, покрошив его в чашу с вином, и, обратясь к
ученикам, промолвил:
- Примите, ядите! Сие есть тело мое и кровь моя Нового завета!
Тускло чадили масляные плошки. Двенадцать скитальцев во главе со
своим наставником, они ели в задней комнате бедного пригородного дома. Ели
не потому, что исполняли обряд, а потому, что были голодны и усталы.
Грозно пошумливал невдали, укладываясь спать, великий и гордый город. <О,
Иерусалим, - как-то воскликнул Христос. - Ты, побивающий камнями пророков
своих!> Испеченный на полу грубый хлеб, да дешевое кислое красное вино,
разбавленное водою, да горсть оливок, - о мясе козленка им не приходилось
и мечтать! - вот и вся трапеза. И их было мало, так мало в этом чужом и
враждебном, гордящемся храмом своим, торговом и шумном городе! Их было
только двенадцать человек. Дух отчаяния, дух скорого отречения от учителя
своего витал над ними. В этот миг Иуда встал, окутав лицо плащом.
- Что делаешь, делай скорей! - с суровой горечью произнес наставник.
Ему уже оставалась только часть ночи: моление о чаше в Гефсиманском саду.
Так ли бестрепетно уведал он о предназначении своем? Так ли спокойно
отпустил от себя Иуду? Но сделать уже ничего больше было нельзя. Вскоре,
когда сад наполнился стражей, шумом и лязгом оружия, он сам остановил
ученика своего, взявшегося было за меч. Отрубленное ухо раба
первосвященникова - вот и вся кровь, пролитая за него в Гефсиманском саду.
Да, они, ученики, были готовы умереть, сражаясь. Но не это было важно
теперь. Важно было - важнейшее. И в этом, важнейшем, они были еще не
тверды. <До того, как пропоет петух, ты трижды отречешься от меня>, -
сказал он Петру, и - не ошибся. В свалке, в толпе, когда ему при желании
можно было бы и скрыться, он не пожелал бежать. Иуда подошел и облобызал
Христа. Это был условный знак убийцам: <поцелуй Иуды>. Учителя схватили.
Жертва, кровавая добровольная жертва за други своя, была принесена.
Позднее, припоминая и сопоставляя, постигли уцелевшие ученики грозный
смысл Иисусовых слов, сказанных над преломленным хлебом, и поняли, что то
был завет на грядущее. Хлеб и вино - тело и кровь. И крест, и мука