"Дмитрий Балашов. Воля и власть (Роман) ((Государи московские; #8)" - читать интересную книгу автора

князь Московский, а попросту княжич, один из многих сыновей своего
великого отца*, целовался у пахучей ржаной скирды в предместье польского
города Кракова. И та сумасшедшая скачка, и слепо отталкивавшие его руки
девушки, и ее нежданно жаркий поцелуй> и хрипло произнесенные слова: <Не
забудешь, князь?> Где все это?! Утонуло в череде суровых лет, заполненных
без остатка ежедневными трудами вышней власти! А теперь еще эта нежданная
смерть Юрика, столь полюбившегося ее грозному отцу. Когда была она
позапрошлым летом со всеми детьми в гостях у него в Смоленске, городе,
отобранном батюшкой у бесталанного смоленского князя Юрия Святославича.
Еще до этого страшного сражения с Едигеем*, до разгрома на Ворскле всей
литовско-польской рати*, собранной отцом, разгрома, перевернувшего и
перечеркнувшего все дальние замыслы родителя!
И как помнилось теперь, сколь сразу постарел отец: щеки обвисли,
отчего круглое <котиное> лицо стало едва ли не квадратным, а под глазами
легли тяжелые круги, и в глазах, полных по-прежнему властной силы, уже не
вспыхивала озорная, юношеская удаль, что так привлекало к нему женщин и
отчего у нее самой, у девочки-дочери, начинала сладко кружиться голова.
Отец был торжествен и хмур. Он готовился к разгрому хана Темир-Кутлука,
намеревался стать господином всей русской земли. Он не замахивался, как
польские ксендзы, на святыни православия, напротив, послал с нею зятю
дорогие иконы греческого и смоленского письма в окладах червонного золота
и святые страсти Спасовы, принесенные некогда из Цареграда в Смоленск.
Мать держалась. Была все также роскошно одета в переливчатый шелк и
фландрский бархат. Тщательно набелена и нарумянена, в алмазном очелье, в
колтах, украшенных индийскими рубинами, но выдавали руки, потемневшие,
сморщенные в узлах вен, высохшая шея, хоть и почти вся залитая серебром,
жемчугом и лалами многочисленных бус. И Софья подумала вдруг: не в
последний ли раз видит мать?
Она ткнулась лицом ей в мягкую обвисшую грудь, замерла, со страхом
чувствуя, что вот-вот расплачется, нарушив весь торжественный чин
встречи... Потом прошло. Вечером, после столов, ели материно любимое
варенье, вспоминали Краков, Литву, Ягайлу и невольный свой плен в ляшской
земле. Мать расспрашивала про Василия, и все не то и не о том, о чем
хотелось с нею поговорить... Да и дети! Дети обвесили бабу свою, Ванек и
Юрко, Нюша и крохотная Настя, которая, ковыляя, то и дело вставала на
четвереньки и временем оставляла мокрые лужицы на коврах... И как тогда
отец, с доброй улыбкою на лице, выходил, держа на каждом плече по внуку, и
предсказывал им грядущую власть в русской земле...
И она так верила! Так ждала победы, так деятельно готовила Василия к
тому, чтобы уступить, не мешать, даже помочь отцу в его многотрудных
замыслах! И так казалось близким и столь достижимым жданное торжество! И
королевская корона на батюшкиной голове, и конные ристалища на Москве, и
танцы, что тогда она начнет устраивать польским навычаем в богомольной
столице Василия!
Отец строил замок у себя в Троках, и каждый крестьянин или купец,
въезжая в город порожняком, должен был привозить по большому камню, и
стены росли прямо на глазах, до высоты пушечного боя из гранитных валунов,
а выше - из кирпича. Такие же сводчатые залы и замкнутые внутренние дворы,
как в рыцарских замках Ордена, такие же висячие переходы - замок на
острове, с тройною защитой ворот. И Софья, закрывая глаза, уже словно