"Дмитрий Балашов. Степной закат (Святая Русь, часть восьмая) [И]" - читать интересную книгу автора

Оба кормленых князя, молодой и старый, согласно склонили головы.
Старик Патракий не был талантлив как воевода и сам это знал. Право водить
полки досталось ему по наследству, а не как награда за ратные подвиги. Он
тронул рукою пышные, седые, вислые усы, прокашлял, рек:
- Про то, как порешили вести рать, на степени баять не будем!
Бояре завставали. Кто скинул было опашни, вздевали в рукава,
застегивались, хотя на улице в этот день отеплело и хороводы капель падали
с мохнатых свесов резных кровель. Холодом веяло не от тающих апрельских
снегов - от самого принятого ими решения.
- Втравил ты нас в трудное дело! - шепнул, выходя из покоя, Тимофей
Юрьич. Прусские бояре все были заедино, но кольнуть иногда чем-нито
приятеля не возбранялось никому. Богдан оскалил зубы волчьей жестокой
улыбкой. В 1385 году именно он, со славенским посадником Федором
Тимофеичем, выдвинули и утвердили решение, ставшее решением всего города:
"На суд в Москву к митрополиту не ходить, судебное не давать, а судитися у
своего владыки, в Нове Городе". Из-за этой-то грамоты, подписанной всеми
нарочитыми гражданами и положенной, за печатями, в ларь Святой Софии, и
возгорелась нынешняя война. Киприан требовал вернуть ему митрополичий суд,
а Новгород ссылался на волю всего города, которую никто отменить не
вправе.
Воля всего города была. Люди шли, и шли, и шли, переполняя заречье,
готовые отстаивать свои права и вольности с оружием в руках. До горьких
слов архиепископа Ионы: "Кто возмог бы сокрушить таковое величество города
моего, ежели бы зависть и злоба и разномыслие граждан его не погубили!" -
до этих горьких слов, послуживших эпитафией великому вольному городу, было
еще очень и очень далеко.

Посылая рать на Двину и в Заволочье, новгородцы еще не ведали того,
что створилось в Торжке, где, тотчас по прибытии новгородских послов,
вспыхнул бунт, невольным свидетелем которого и даже почти соучастником
стал Иван Федоров. Встретить пасхальные дни дома ему не довелось. Почти в
самый канун Светлого дня его вызвали во дворец, ко князю Василию.
Подымаясь по ступеням, восходя переходами до нарочитых княжеских теремов,
Иван замечал, сколь многое тут успели поиначить со дня смерти Данилы
Феофаныча. И занавесы явились фряжской работы, и расписные "шафы", и
веницейское, с витою колонкою посередине, окно в верхних сенях, толпа рынд
у дверей, где раньше стояли всего два ратника, и простор новых палат,
недавно занятых князем Василием, явно не пожелавшим тесниться в горенке
своего покойного родителя, - все являло вкус юной хозяйки княжеского дома,
воспитанной на подражаниях рыцарской роскоши латынского Запада.
Иван хмурил брови, не понимая еще, плохо то или хорошо и как ему
отнестись к переменам в княжеском обиходе. Он намеренно сурово
перекрестился на иконы старых киевских и суздальских писем, что казались
чужими и чуждыми среди латынских поновлений дворца, и приготовился к
нудной долготе "аудиенции" - слово-то одно чего стоит!
Впрочем, Василий Дмитрич принял Ивана быстро, нарушив заведенный
Соней чин и ряд, вышел откуда-то сбоку, мановением руки раздвинув толпу
ожидавших княжого приема бояр, и увел в прежний батюшков тесный покой, где
и дышалось легче, и говорилось свободнее. Сели.
- На вас, спутников бегства нашего из Орды... - несколько выспренно