"Дмитрий Балашов. Степной закат (Святая Русь, часть восьмая) [И]" - читать интересную книгу автора

Скоро в воеводскую избу, соскочив с коня, прошествовал и сам Владимир
Андреич. Крытый персидским шелком опашень, распахиваясь, являл украшенную
серебром кольчатую броню. Сабля на золотой перевязи, в ножнах, украшенных
смарагдами и лалами, почти волочилась по земи. Твердо ступая зелеными
изузоренными сапогами с загнутыми носами, взошел на крыльцо и уже на
крыльце обернулся, вовсе распахнув опашень, большой, широкий, сердитый и
торжествующий. Дрогнув усом, сведя брови, соколом оглядел улицу, игольчато
ощетиненную копьями московской сторожи; склонясь, унырнул в избу, где,
верно, уже начался торг москвичей с новоторжцами, и городские послы спорят
сейчас о раскладе даней, убытках, вирах и прочем, сопровождающем сдачу
городов.
Иван развалисто прошелся вдоль строя своих ратных, кое-кого, ругнув,
подтянул, тут же укорив:
- Не у жонкиного подола стоишь! Што енти подумают? Не о тебе, разява,
о войске князя великого! Смекнул? То-то! Копья ровней, друга, копья
ровней!
Выстроил, сам залюбовался молодцами.
Стояли часа три, а то и четыре, вдосталь поистомились в строю.
Наконец из вновь отверстых дверей начали выходить сперва новоторжские
послы, потом московские бояре и воеводы. Новоторжцы усаживались в сани.
Владимир Андреич вышел на крыльцо последний. Орлом оглядел своих
ратных, возгласил громко:
- Полон отпустить! Выкуп дают! И коров ентих, што не проданы! -
Перекрывая поднявшийся зык, домолвил: - Каждый, чья там ни есть животина,
получает по полугривне, не ропщите, друга!
- А когда давать будут?! - выкрикнул чей-то молодой голос. (В
честность московских воевод и сами московляне не очень верили.)
- А тотчас! - легко отозвался князь Владимир, махнув перстатою
рукавицей в сторону базара. - Сам пригляжу!
Ратники начали покидать строй. Скоро за шумом, зыком, обычной в таких
случаях бестолочью стали прорезываться ручейки обратного движения.
Получившие серебро ратные, наливаясь кровью, крепко, сожалительно крякали,
а испуганно-радостные сельчане растаскивали, почти бегом, счастливо
вырученную скотину... Разумеется, кроме той, что уже была отогнана в обоз.
Март истекал последними днями. Над голубыми озерами полей стоял
пронизанный светом молочный, приправленный золотом солнца туман. Возы,
груженные добром, тяжело вылезали из проваливающихся под копытами
колдобин. Ратные торопились к Пасхе, к разговленью, к домашним пирогам и
убоине, к баням и к чистой сряде. Все были мокры, грязны, распарены, ото
всех разило овчиной и конским потом, но шли весело - домой! И, к тому, с
победою шли, не чая чего худого ни впереди, ни позади. Редкие толковали о
том, что так просто все это не окончит и что Господин Великий Новгород еще
покажет зубы Москве...
Иван Федоров не думал ни о чем. Ему была одна забота: довести,
сохранить коров. Раздобывал корм, поил, с тревогою глядючи, как костляво
остреют крестцы умученных животин, как неровен и скорбен их шаг. За мерина
такой боязни не было. Тот шел ровно в руках опытного Гаврилы, запряженный
коренником. Склоняя тугую шею, легко вытягивал из промоин тяжко груженный
воз, и чуялось, дойдет, дотащит без особой натуги. С коровами же было -
хоть вези! И когда уже, под самую Пасху (по Москве текло ручьями,