"Дмитрий Балашов. Вечер столетия (Святая Русь, #7) [И]" - читать интересную книгу автора

пастве, события совершаются лишь тогда, когда находятся вожди, берущиеся
их организовать, облеченные властью или взыскующие власти, за коими уже
идет (или не идет!) людское множество. И потому счастлива та страна и то
племя, у коего находятся в тяжкий час дельные пастыри, и несчастен,
воистину несчастен народ, неспособный уже выдвинуть, породить, призвать
вождей, для коих судьбы своего "языка" будут важнее своекорыстных, личных
или клановых интересов. И этим, способностью порождать национальных
героев, паки и паки век XIV был отличен от века XX, столь схожего с ним
трагическими сторонами народной судьбы и столь несхожего по
целеустремленности государственного строительства.
Нынешнюю задачу, осознаваемую им как задача спасения страны, взял на
себя племянник Сергия Радонежского Федор Симоновский, игумен, а нынче
епископ древнего града Ростова, славного ученостию своей, родины
семейства, из коего произошли три знаменитых игумена - Стефан, Сергий и
сам Федор!
Воротясь в июле 1388 года вместе с Пименом из Царьграда, Федор,
накоротке представясь великому князю и выяснив, горем, что нелюбие того к
Киприану отнюдь не угасло за протекшие годы, тотчас устремился в свою
ростовскую епархию принимать дела, по дороге заглянув и в Троицкую
обитель.
Сергий не удивил приходу племянника. Развившееся в последние годы
сверхчувствие позволило ему заранее узнать о возвращении Федора из
Константинополя. Спросил строго:
- Отца навестил?
Федор кивнул, нахмурившись. Отец был и молчалив, и плох. Федора
встретил угрюмо, ничем не проявив родительской радости. Не завидовал ли он
теперь собственному сыну? Сыну, порядком отдалившемуся от родителя и
только на миг заглянувшему в строгую бревенчатую Стефанову келью,
овеянному ароматами далеких странствий, градов и стран, где старому
Стефану не довелось и уже не доведется никогда побывать.
Сергий объяснил иначе:
- Переход в иной мир труден! Это - как заново родиться. Дитятя
кричит, вступая в сей мир, старец сетует и стонет перед порогом мира
горняго. Великие подвижники, отмеченные неложною святостью, и те порою
страшились у сего порога! А отец твой мыслит, что он близок вечности, и
уже готовится сбросить ветхую плоть - хотя, думаю, он еще переживет и
меня, - а потому заранее убегает от всего мирского. Не суди его и не
сетуй, все мы временны в мире сем, хотя из младости и мним себя
бессмертными! Ну что ж! Высокую должность получил ты из недостойных рук, и
како мнишь о дальнейшей судьбе своей?
- Отче! Как мог ты помыслить о таковом!..
Федор упал в ноги Сергию. Как далек стал каменный Царьград, его
мраморные дворцы, цветные колоннады храмов! В этой ветхой келье была
вечность, и старец, сильно сдавший за время разлуки, все одно был вечен,
как время, как подвиг, как жизнь. (И он умрет! Умрет, но не прейдет, не
исчезнет, как иные многие. Он вечен уже сейчас!)
Федор лежал у ног Сергия, и скажи ему наставник ныне, повели отринуть
высокое служение, отказаться от ростовской кафедры, уйти в затвор - все бы
исполнил, не воздохнув! Но дядя молчал, думал.
- Како хощеши изженить Пимена? - вопросил наконец.